Икар расправил крылья (СИ)

Один раз генерал Гусман приехал в Ла Боку, как обычно, на чёрном автомобиле с бело-голубым флажком и служебными номерами, чтобы повидать Икара. В тот день они сначала посетили кафе-мороженое, а затем, вопреки обыкновению, не вернулись в приют. Генерал велел шофёру проехаться по центру города и с удовольствием наблюдал, как восхищённо распахиваются глаза мальчика при виде Розового дворца, широких авенид, цветущих бульваров, обелисков, площадей и домов в колониальном стиле. Теперь, когда над городом раскинулся купол, была всегда хорошая погода, стояло вечное лето, и вертолётам службы государственной безопасности больше не было нужды подниматься в воздух, чтобы сбросить в залив свой страшный груз. С неба мог упасть разве что птичий помёт, но это ерунда, все согласны на такую плату за безопасность и комфорт. Благодаря куполу и браслетам даже нищих почти не стало в городе, ведь войти в него теперь было не так-то просто, а возводить отвратительные кишащие блохами и голыми ребятишками с раздутыми животами фавелы — и вовсе не представлялось ни малейшей возможности. Стараниями мэра по внешнему периметру купола постепенно разбирали завалы и старые полуразрушенные в ходе войны строения и разбивали современные парки с велодорожками, теннисными кортами и верёвочными городками.

Они проехали по Женскому мосту и остановились возле строящегося мемориала в честь национального героя Кондора. Генерал Гусман подвёл мальчика к огромному мраморному изваянию. За белоснежным бюстом, вырастающим из колонны с острыми гранями, разворачивались на фоне ослепительно голубого неба гигантские крылья.

Генерал Гусман, только что объявивший мальчику, что мемориал возводится в честь его отца, чьё имя носит детская организация, наблюдал, как Икар с восторгом в глазах обходит колонну и ощупывает мраморные перья. Лёгкий портовый ветерок ласково трепал золотые кудри и играл бело-голубым форменным галстуком.

Генерал Гусман смотрел на мраморный бюст, и перед его мысленным взором камень раскалывался, как скорлупа ореха, обнажая истинное лицо, снова и снова твердившее ему «нет», «нет», «нет».

— Ты мог бы просто принять браслет и поддержать меня. К чему это упрямство?

Его бесили и одновременно притягивали эти пронзительные глаза. Он был заворожён ими ещё в училище, когда лейтенант Сигуэнса хлестал кадета линейкой по протянутым вперёд рукам и остановился только по окрику проходящего мимо старшего офицера, который заметил, что руки мальчишки вот-вот превратятся в кровавое месиво. Тогда Фульхенсио Гусман готов был последовать за ним куда угодно. Тогда, но не сейчас, когда он точно знал, куда заводит путь Тупака Амару, путь бесконечного кровопролития. Эти революционеры только говорят, что все страдания необходимы для будущего мира, спокойствия и процветания. Никакого мира им не надо, потому что они не могут жить без войны.

— Знаешь, что я могу и непременно сделаю? — спокойно произнёс Гусман, самый молодой на то время генерал республики. — Помнишь, как мы в училище сочиняли истории про несуществующих людей? Мы достигли такого мастерства, что Сигуэнса был уверен, что существует кадет Эмилио Роа Бартос, и даже выдал для него пасхальный шоколадный набор. Так вот ту же историю я проделаю с тобой. Пока ты будешь гнить на дне залива, я сделаю из тебя национальный символ, героя, борца с оппозиционерами, с честью погибшего в гражданской войне. Ты будешь нашим… Кондором.

— Нет, -сказали упрямые жёсткие потрескавшиеся губы.

Генерал Гусман уже не мог остановиться.

— А ещё я заберу твоего сына Икара и воспитаю его как верного сына Отечества.

— Нет.

— Он станет офицером, и первым его назначением будет женская тюрьма в Касеросе, та самая, где умерла твоя жена.

Пронзительно-синие глаза не дрогнули, губы продолжали твердить своё, и тогда молодой генерал Гусман не выдержал первый, как бывало и раньше. Он выхватил винтовку из рук стоящего у двери караульного и со всего маху ударил по этим ненавистным, непокорным, всё ещё страшным для него губам.

***

— Остаётся только договориться насчёт четвёртого пункта, и мы сможем поставить вам первую партию формирователей.

— Какого ещё четвёртого пункта? — с недоверием в голосе произнёс генерал. — Я видел лишь три пункта договора.

— Особый пункт на отдельном листе, — объяснил потеющий от волнения и жары Александропулос. — Он касается случаев, когда всё выходит из-под контроля. В ходе наших исследований такого не происходило, но мы никогда не проводили лонгитюдного эксперимента на детях. Чисто теоретически в возрасте двадцати лет может произойти неконтролируемый выброс ребелдина, и испытуемый будет способен повести себя… непредсказуемо. Не так, как нужно. Возможно, потребуется остановить его.

Генерал нахмурил брови; предупреждая возможную вспышку, толстяк затараторил: