Икарова железа (сборник)

Она посмотрела на меня каким-то непонятным, слегка сочувственным взглядом. Как на сбежавшую подопытную лягушку с отрезанной лапкой. Мне стало страшно. Я спросил ее:

– Саша, у тебя кто-то есть?

Еще один сострадательный взгляд.

– Здесь все не так, – сказала она.

– Что не так?

– Здесь… как тебе объяснить? Всегда кто-то есть. Самцы и самки. И каждый берет кого хочет.

– Ты тоже берешь? И тебя берут, шлюха? – меня трясло крупной дрожью. Как будто кто-то во мне, кто-то чужой и безумный, больно кусался и прогрызал себе дорогу наружу, чтобы наброситься на нее и убить. Перекусить ее тонкую шею.

Я закурил. Сигарета погасла. Я поджег ее снова. Чертов табак в этом Сити. Так плохо горит. Ненастоящий табак.

Она смотрела, как я курю и как трясется моя рука.

– Нет, я не беру, – сказала она с ученической интонацией. – И меня не берут. Я не шлюха. Я просто нашла тебе недорогого врача.

Я целовал ее руки, просил прощения, она терпеливо кивала. Я закурил еще одну сигарету, предложил ей, она сказала, что бросила. Я затянулся – сигарета погасла.

– Правильно бросила. Здесь все равно ненастоящий табак.

Нахмурилась непонимающе:

– Табак хороший. Просто это вредно для организма. Тебе тоже следует бросить.

«Недорогой врач» оказался старухой из коренных, с горбатым носом и кожей смуглой и сморщенной, как вяленый финик. Она приняла нас в каморке, увешанной амулетами, звенящими цацками и пропахшей ароматическими свечами. Когтистыми пальцами она ощупала мой живот, прильнула ухом к груди, заглянула в глаза. Ее глаза были как гнилые оливки в масле – иссиня-черные, в бельмах и слезились.

– Внутри него живет демон, – сказала она Саше на языке Сити. – Злой дух. Он пожирает твоего человека. Я могу прогнать злого духа.

Я засмеялся. Но Саша не засмеялась, в ее глазах был испуг.

– Я прогоню злого духа за деньги, – старуха сложила пальцы в щепотку и потерла большим об указательный и средний, потом повторила: – Деньги.

– Пойдем отсюда, – сказал я Саше. – Это разводка.

– А может, заплатим? – она смотрела на старуху с сомнением. И на меня так же.

– Нет. Мы уходим, – я потянул ее за собой.

– Это демон говорит за него! – прокаркала старуха нам вслед.

Как ни странно, после того похода «к врачу» мне стало гораздо лучше. Вероятно, все это было психосоматикой. Я справился простым усилием воли – просто чтобы доказать Саше, что никаких демонов во мне нет. Но все равно я был усталым и раздражительным, возможно, от недосыпа. Я целыми днями работал над Произведением, она старалась помочь. «Ты хочешь кушать, давай я сбегаю, принесу пиццу, тебе какую?» Я огрызался: «Принеси какую угодно, не видишь, я занят?» Она приносила. Я говорил, что за мерзость. Она шла за другой. Я так жалею, о господи, теперь так жалею, что плохо с ней обращался. Она была как ангел-хранитель, а я ее оттолкнул. Однажды я заставил ее бегать за пиццей раз пять за вечер. Последняя, что она принесла, была вегетарианской, с грибами.

– Ты что, не знаешь, что я ненавижу грибы?

Она сказала:

– Не хочешь грибы, не ешь.

– Тогда вытаскивай их из моих кусков.

Она сказала:

– Я тебе не прислуга.

Мне нужно было остановиться. В тот момент я должен был замолчать, я и хотел замолчать, но почему-то не получилось, и я говорил, говорил чужим хриплым голосом:

– Ты шлюха. Ты иждивенка. Ты плюс один. Живешь за мой счет. Ходишь на блядки за мой счет. Пустое место. Без меня бы ты никогда не попала в Сити.

Она улыбнулась – холодной, пустой улыбкой, от которой мне стало страшно.

Она сказала:

– Такие вещи решает город. Я бы попала сюда по-любому, с тобой или без тебя.

Она сказала:

– Сити – мой город. Я люблю Сити.

Она сказала:

– Я чувствую себя ситизэном.

Она сказала:

– В Сити я счастлива.

Она говорила, как та тетка-читательница из центральной библиотеки. Она была похожа на куклу, с этим своим Сити-патриотизмом, на длинноногую грудастую куклу.

Она сказала:

– Я почитала, что ты пишешь про Сити. Произведение. Оно просто ужасно.

Она сказала:

– Там столько ненависти. Столько темного, грязного.

Она сказала:

– Сити – город любви, а ты смешал его с грязью.

Она говорила, а я смотрел, какие гладкие у нее стали ноги. И загорелые. Идеальные ноги.

В тот же вечер она ушла. Без вещей, без денег, без Сити-карты. Она не сказала, куда идет. Поцеловала меня в лоб на прощанье. Пары расходятся. Меня ведь предупреждали. Я должен был побежать за ней, целовать ее гладкие ноги, остановить, умолять. Я должен был уберечь ее. Не дать ей уйти в этот похотливый, ненасытный, гремящий, гремучий город. Но я сказал ей:

– Катись.

Я знал, что пары расходятся.

Братишка Жирный сидит, как обычно, у входа в подземку на своей разодранной картонной коробке и собирает с прохожих дань. Он совершенно не жирный, наоборот, голодный и тощий, просто очень любит рассказывать, что когда-то был страшно жирным: «Прикинь, братишка, когда-то я жил в лучших отелях Сити и жрал с утра до ночи, и был вот таким вот жирным, братишка!» Никто не знает – да никому и не интересно, – каким он был раньше. Но все называют его Братишкой и Жирным, потому что он любит эти слова.