Икарова железа (сборник)

Но он не пробует. Своими нарисованными голубыми глазами Павлуша кротко смотрит в толпу. Ты только пой, говорю я ему про себя. Когда ты поешь, свершается чудо. Они пощадят тебя, только если ты будешь петь!

Он слышит меня. Не раскрывая рта, едва слышно, затягивает свою сладкую песню. Она как шелест крыльев бабочки-однодневки, она как нежные вздохи.

Пой, пой! Когда ты поешь, рожденные в муках вспоминают блаженство материнской утробы. Когда ты поешь, из мужских сосков течет мед, а женщины его собирают в свои теплые соты.

И он поет. Его песня – как стоны любви и боли.

Не останавливайся, пой громче, иначе погибнешь! Когда ты поешь, старики молодеют, а мертвые наполняются жизнью…

Павлуша теперь открыл рот и поет все громче. Так громко, что его песня слышна во всех концах храма. Его вздохи напоминают жужжание, его стоны – гудение тысячи насекомых. Его песня сейчас прекраснее, чем когда-либо. И я чувствую, как она жалит и оживляет мой мертвый язык.

И тогда, перекрикивая толпу, перекрикивая его песню, я говорю:

– Всем молчать и слушать!

Мой голос сильный и чистый. Все умолкают. А Павлуша поет.

Я иду к Павлуше и сдергиваю с него парик и золотую накидку. Я иду к Отцу и сдергиваю с него крест.

– Отпусти, – приказываю Отцу. Тот послушно нажимает на кнопку, и ошейник спадает с Павлушиной шеи. Он не спеша расправляет крылья, белые перья кружатся в воздухе.

Его рот – как темная трубочка, через нее он трубит свою песню. Его рот – как хоботок гигантского слепня. В глубине хоботка я вижу тонкие черные иглы.

И тогда я говорю толпе:

– На колени.

И все встают на колени, а я встаю рядом с ним.

Пусть возьмет их кровь и насытится, мне их не жалко. Он и так слишком долго отказывался от пищи.

Граница

Билеты в итоге заказали купейные – Ольга, конечно, хотела СВ, но к школьным каникулам цены взлетели так, что на СВ в два конца ушла бы вся охотинская зарплата за февраль, а ведь и жить еще на что-то нужно по возвращении… По-хорошему, при их-то бюджете, следовало вообще брать плацкарт, Охотин даже вяло что-то такое предложил, но Ольга глянула на него так, словно он тупой анекдот рассказал или, к примеру, у него вдруг в животе заурчало, и сказала:

– В плацкарте только нищие ездят.

Тихо сказала, но с неприятным жестяным дребезжанием. Охотин поморщился. В последние несколько лет появилась у нее эта манера – постоянно делать такие вот заявления, категоричные и сварливые, точно росчерки мельхиоровой вилкой на грязной тарелке.

– До сорока шести дожил, а денег на пристойные билеты не заработал, – снова лязгнула Ольга. – Не хватает на СВ, значит, либо в купе поедем, либо вообще никак.

– В купе, в купе, успокойся, – скучно огрызнулся Охотин.

Сказать, что «не поедем никак», значило снова, как неделю назад, когда обсуждали направление и маршрут, получить две женские истерики. Одну – ядовитую и вязкую, словно ртуть, с дальнейшим переходом в вялотекущую фазу, – от Ольги, и другую – с потоками слез и соплей, с хлопаньем дверьми и неминуемым астматическим приступом ночью, от Дашки… А главное – он ведь и сам хотел.

Очень хотел поехать. Соскучился.

…Проводники были вышколенные, натужно-приветливые, в белых накрахмаленных рубашках и старомодного покроя камзолах цвета подгнившей вишни.

– Здравствуйте, вы все вместе, втроем поедете? – озарился счастливой улыбкой один из проводников.

На груди его висел бейджик: «Дмитрий Шмаров. Проводник на все времена».

– Не совсем, – уныло ответила Ольга, протягивая три паспорта и билеты. – Муж раньше выходит.

– Ах, вот оно как! – еще интенсивнее чему-то обрадовался Шмаров. – Кофейку, чайку с лимончиком могу предложить, пока ждем отправки?

– Три чая с лимоном, – устало сказала Ольга.

– Два чая, – поправил ее Охотин. – А мне, пожалуйста, капучино.

Ольга гневно зыркнула на супруга, но промолчала. «Обязательно при посторонних подчеркивать, что ты как бы отдельно?» – говорил ее взгляд. Охотин состроил глуповато-изумленную мину. Я, мол, не подчеркиваю. Просто кофе люблю.

– Если желаете, принесу три чая и один капучино, – отважно бросился грудью на амбразуру «проводник на все времена».

– Да, конечно, – сказал Ольга.

– Нет, не стоит, – сказал Охотин и едва заметно втянул голову в плечи. – Я чай не хочу.

…Поезд в целом приличный был, чистенький, но со взвесью золотистой клубящейся пыли в проходах. Дашка несколько раз чихнула.

– А ну-ка запшикайся! – Ольга протянула Дашке баллончик. – Только вот бронхоспазма нам тут сейчас не хватало!

Дашка томно обхватила губами овальное дуло ингалятора и запшикалась.

По вагону, хрустя и побрякивая, прогоготали трое подростков в черных кожаных куртках. Вслед за ними испуганно просеменила старушка с малиновыми клоунскими космами, спустя минуту вернулась, долго сверялась с билетом, стоя в дверях, вздыхала и перетаптывалась, наконец зашла внутрь.

– Шестое у меня, – горестно сообщила она. – Верхнее… Ох, верхнее… – выразительно схватилась за поясницу. – Вот, может, если б мужчина…

Старушка выжидательно уткнулась в Охотина выцветшими кротовьими глазками.