Их было 999. В первом поезде в Аушвиц

Двухэтажное здание блока 10 одной стороной выходило во двор, перегороженный кирпичной стеной. Через двор располагался блок 11, который узники-мужчины называли «блоком смерти». Там держали в одиночках и пытали политзаключенных, военнопленных, бойцов Сопротивления, шпионов, а потом их выводили во двор и расстреливали. Казнь – тяжкое зрелище. Рена (№ 1716) спала у заколоченного окна как раз на той стороне. По ночам она в щели смотрела, как расстреливают русских пленных. Один из узников потом рассказал ей, что на девушках – форма расстрелянных.

Через окна второго этажа блока 10 девушки пытались общаться с поляками со второго этажа мужского блока по другую сторону от стенки. Полякам страстно хотелось поговорить с новенькими, узнать новости из внешнего мира, послушать мягкие женские голоса, и они охотно помогали, чем могли, своим землячкам. Стосковавшись по звукам родного языка и человеческому общению, поляки – а некоторые из них сидели здесь еще с 1940 года – бросали польским еврейкам то лишнюю порцию хлеба, то веревку подвязать спадающие штаны, то любовные записки. Словацким девушкам такого обожания не доставалось.

На другой день в четыре утра девушкам дали чай. Некоторые из оставшихся в живых называют его «кофе». Из-за мерзкого вкуса было трудно понять, что это за напиток. Кроме этого жидкого «завтрака», девушки по утрам ничего не получали. Вскоре после прибытия Эдита с Леей обнаружили, что «чай» можно использовать для чистки зубов. Несмотря на ужасный вкус, никто эту жидкость не выплевывал. «Без еды плохо, очень плохо, жутко плохо, но без воды гораздо хуже, – рассказывает Эдита. – Жажда была невыносимой». И все же Эдита с Леей «расходовали по чуть-чуть чая, чтобы умыть лица и руки». После нескольких минут, выделенных на чай и туалет, девушки выстраивались в шеренги по пять. Стоять. Стоять. Никуда не двигаться. Этот ритуал постепенно впечатывался в их мозги намертво.

Пока эсэсовцы вместе с капо вели пересчет, вдали за крышами, заборами с колючей проволокой и сторожевыми вышками занималась заря. После переклички девушкам приказали убраться в своем бараке, а некоторых из женщин постарше назначили старостами блоков, «блоковыми». Будучи еврейками, они все равно оставались людьми второго сорта, но в своих блоках они тем не менее тут же сделались «шишками», выросли из человеческих отбросов в нечто чуть более важное. Поскольку их назначили ответственными за порядок, они будили узниц по утрам, раздавали еду, решали, кто останется сегодня на уборку, а кто отправится работать, кто получит больше хлеба. Первой блоковой-еврейкой в блоке 10 была довольно молодая женщина по имени Эльза. Ее фамилию никто, похоже, не запомнил. Она отличалась жесткостью и в первые же дни прославилась тем, что била девушек, опаздывающих на поверку или перечивших ей. Когда ей сказали выбрать помощницу, она взяла себе под бок свою сестру. Но можно ли ее за это винить? Кого выбрать, как не сестру?

Сегодня здание блока 10 закрыто для широкой публики, туда по особым разрешениям пускают только бывших узников, их детей, а также исследователей, которые заходят через боковую дверь осторожными, почтительными шагами. На первом этаже с цементным полом – коридор, по обе стороны которого – комнаты, где девушки спали. В передней части блока несколько грязных сломанных унитазов, а через коридор – помещение с длинным желобом для умывания, впрочем, мыло узникам не давали. В центре здания – дымоход, куда подведены дровяные печки с обоих этажей.

Ведущая вверх широкая лестница заканчивается просторной площадкой. Дальше – две каморки, где спали секционные старосты («штубные»[33]) и их помощницы. Остальная площадь – открытое пространство с единственной перегородкой. В 1942 году это помещение было уставлено двухъярусными койками с тонкими соломенными матрасами и еще более тоненькими шерстяными одеялами.

Узницы предпочитали спать поближе к подругам, сбивались в небольшие группы, чтобы поддерживать друг друга. Почти все – по крайней мере, в лицо – знали своих землячек. Ночью некоторые, лежа на койках, болтали о еде, доме, родителях. Некоторые молчали. Большинство – просто плакали, пока не уснут.

Вышедшая недавно замуж Ружена Грябер Кнежа (№ 1649) горько рыдала на своей койке, и тут капо по имени Анни Биндер подошла к ней и сказала по-чешски: «Не плачь. Тебе нельзя плакать, дитя мое. Ты должна быть сильной. Должна попытаться здесь выжить»[34]. Исторически равенсбрюкские арестантки пользовались ужасной репутацией, но, как рассказывает Ружена, «среди них встречались чудесные женщины». Одной из них была Анни Биндер; и еще две других: проститутка Эмма и коммунистка Орли Райхерт, которую назовут «Ангелом Аушвица», – их имена неоднократно звучали в показаниях разных узниц, обязанных им спасением очень многих жизней.