Новые капо и сами были заключенными, они знали, что такое тюремная жизнь при нацистском режиме, и старались предостеречь девушек. «Многие немецкие капо помогали нам, временами предупреждая шепотом, что если мы не будем работать, то держать нас не станут». Никто не знал, что стоит на кону или что значит «не станут держать». Некоторые думали – это значит, что если они не будут работать, то их скорее отошлют отсюда. На тот момент они еще не понимали, что реальная цель Аушвица – их уничтожение. Несмотря на отвратительные условия и на то, как с ними обращались, они все равно верили, что через пару месяцев вернутся домой.
Лицо Эдиты серьезнеет. «А потом девочки начали погибать».
Часть вторая
Глава тринадцатая
Штаб; доктору Конке, Братислава
Липтовски святы Микулаш
«Прошу временно отменить приказ по Альжбете Стерновой, главному бухгалтеру ликерного завода в городе Липтовски святы Микулаш. У нее есть разрешение работать в нашей компании из-за отсутствия арийских работников, которые смогли бы ее заменить».
Как и в случае с Магдаленой Брауновой, телеграмма опоздала и не успела спасти Альжбету Стернову. Магдалена – вместо того чтобы отмечать свое 16-летие в кругу семьи, – смотрела, как в Аушвиц прибывает второй транспорт, который привез Альжбету и 768 других юных женщин.
Их, как и девушек из первого транспорта, сначала держали в перевалочном пункте[35]
, где они систематически голодали на изобретенной правительством диете. Когда транспорт сделал остановку в Жилине, к нему прицепили еще два скотных вагона с сотней женщин из восточных областей. Среди них были Манци Швалбова (№ 2675) и Мадж Геллингер (№ 2318).Манци Швалбова была добродушной, практичной девушкой. Она готовилась к свадьбе и рассчитывала на освобождение. К счастью для Эдиты и многих других, она его не получила. Манци – это та самая студентка, которая осталась без диплома врача из-за недопуска к последнему экзамену, но, чтобы стать практикующим врачом в Аушвице, никаких дипломов не требовалось. Ей почти сразу разрешили заниматься врачебной практикой, и вскоре весь лагерь знал «доктора Манци Швалбову».
Мадж Геллингер работала воспитательницей в детском саду и тоже ожидала освобождения от работ. Но когда она отвергла домогательства местного полицейского, тот продал ее освобождение другой еврейке, прикарманил деньги, а Мадж отправил в Аушвиц. Она отличалась крепким телосложением, и со временем ее назначили старостой блока. На этом месте она изо всех сил старалась поступать по справедливости.
Сестру Рены Корнрайх, Данку (№ 2779), тоже привезли на втором транспорте, как и многих других сестер и кузин первых девушек. Но это было не то воссоединение семьи, которое хотелось отпраздновать. Рена и другие девушки в ее положении с ужасом ждали, что привезут кого-нибудь из родных. Когда вновь прибывшие вошли в лагерь, они приняли женщин с бритыми головами и обезумевшими глазами за пациентов клиники для душевнобольных. Родственниц никто не узнал.
«Мы подумали, может, наша работа в том и состоит, чтобы ухаживать за этими пациентами», – вспоминает Мадж Геллингер.
После «приветственной» переклички узниц из второго транспорта отправили в блок 5 с кровавой соломой на полу – этот момент уже выглядит чуть ли не частью ритуала знакомства новеньких с женским лагерем. Девушки были в панике и истерически рыдали, стряхивая с себя блох, клопов и вшей, набросившихся на их нежную плоть. Но равенсбрюкским капо, похоже, и этого было мало – они решили немного развлечься за счет новых узниц и заявили, что суп и чай якобы отравлены смертельным ядом.
Будучи старше большинства девушек, Мадж Геллингер взяла на себя риск первой попробовать чай – или, возможно, в ней говорил педагог. «Он был отвратительным, но я порекомендовала всем выпить хоть немного и объяснила младшим девочкам, что они обезвожены и что жидкость нужна им, чтобы не умереть. К несчастью, кроме чая с бромом, из жидкостей была только баланда из гнилых овощей, собранных с покрытых глубоким снегом полей, и из привезенного с русского фронта мяса дохлых лошадей.