Их было три

Фредис опять опустил голову, занявшись своими ладонями. Он не уходил, чувствуя, что разговор ещё не кончен и необходимо довести его до конца.

Снова заговорила Илма:

— Значит, ты уйдёшь из Межакактов, Алфред?

— Тебе просторнее будет, — отозвался Фредис, не поднимая головы, и нельзя было понять, шутит он или говорит серьёзно.

— К чему тебе это? — вздохнула Илма, так и не поняв, что именно хотел сказать Фредис, и через некоторое время проговорила: — Разве у тебя угла нет? Сыт, обшит, за тобой ухаживают…

Фредис поднял глаза.

— Тебя послушать, Илма, так выходит, что ты меня чуть не с ложечки кормишь.

Илма оставила без внимания насмешливые, полные горечи слова Фредиса.

— Может, ещё передумаешь, Алфред?

Тонкий рот Фредиса криво усмехнулся, от недавней неловкости не осталось и следа.

— Ты бы, конечно, этого хотела…

Но Илма не успокаивалась:

— Здесь ты был на всём готовом. Тебе самому и пуговицу не пришить…

— У меня ведь теперь будет жена.

— В состоянии ли ты будешь прокормить её?

— Не беспокойся, она сама зарабатывает, — с гордостью сказал Фредис. — У неё, пожалуй, вдвое больше трудодней, чем у меня.

Как ни сдерживалась Илма, извечное женское любопытство победило:

— Кто же она?

— Ты её знаешь. Маргриета Курме.

Илма презрительно хмыкнула.

— Так я и думала, разве порядочная за тебя пойдёт?

Фредис приосанился и невольно провёл рукой по подбородку, как бы проверяя, не выросла ли щетина. Но на этот раз подбородок был гладким.

— Чем я плох?

— Ну, для этой коровницы, для Гриеты Курме, достаточно хорош.

— Коровница! Ты рассуждаешь, как барыня. Разве ты не месишь в хлеву навоз?

Илма спохватилась, что взяла слишком резкий тон.

— Алфред! Ты с ней пропадёшь. Гриета не хозяйка…

— Она никогда и не была хозяйкой. Всегда гнула спину у богатеев волости. В своё время и здесь, в Межакакгах, два года батрачила.

Илма с неподдельным возмущением всплеснула руками.

— Ты слышишь, мать, он говорит, «батрачила». А что я здесь всю жизнь делаю? Разве я, будучи хозяйкой, не батрачила за трёх таких Гриет, вместе взятых? Разве не надрываюсь здесь от зари до темна? А что ему? — голос Илмы, как обычно в минуты волнения, сделался пронзительным, почти визгливым. — Пришла дурь в голову и — прощайте! А дом?

— Это не мой дом, Илма. И свою долю я в него вложил, с избытком вложил сюда свой труд.

Фредис замолчал, и в наступившей тишине послышалось монотонное стрекотанье сверчка за печкой. Многие поколения его предков видели, как здесь, в Межакактах, появлялись и уходили, рождались и умирали люди. Но сверчку не было никакого дела до всего этого. Его удел — трещать по вечерам, а его несчастье — упасть в горячую печную золу или в котёл с супом… Жители Межакактов привыкли к монотонной песенке, как привыкают к шуму леса, плеску волн, треску огня или звону капель…

Сейчас тишину не нарушали никакие другие звуки, и все прислушивались к тому, о чём своим слабым голоском повествовал сверчок.

Тянулись долгие, томительные минуты. Затем Фредис, с грохотом отодвинув стул, встал.

— Когда же ты думаешь уходить? — опасливо спросила Илма.

— Сегодня вечером.

Илма испуганно взглянула на него.

— Ты бы мог подождать, пока я уйду на пенсию.

— Ещё пять лет? Спасибо, госпожа. — Фредис мрачно усмехнулся. — Номер не пройдёт. Хочешь выжать меня, как лимон, а потом прогнать? Я достаточно долго служил тебе за крышу над головой, за источенную жучками кровать, за то, что ты на заработанные мною деньги покупала на рождество пару тёплого белья и дарила мне, как нищему. И если я за эти тряпки не шаркну перед тобой, словно мальчишка, ногою и не пропою у ёлки рождественскую песенку, ты начинаешь говорить о людской неблагодарности. Нет, я сыт всем этим, давно сыт по горло!

Он направился было к выходу, но Илма опять задержала его:

— Алфред, ну, если уж ты так хочешь, оставь себе часть денег, полученных тобой в колхозе. Скажи, сколько тебе нужно?

— Проклятье! — воскликнул Фредис. — Она ещё будет торговаться тут со мной! Разве я прошу у тебя деньги? Оставь меня в покое, как я тебя.

— Тебе нигде не будет так хорошо, как здесь, и…

Плечи Фредиса затряслись от сдерживаемого смеха.

— Выходи за меня замуж, тогда, может быть, я останусь!

Наконец Илма вспылила. Ей и так с трудом удавалось сохранить спокойствие — каждое её слово будто наталкивалось на несокрушимую скалу. А теперь он дошёл до того, что начинает издеваться… Кривой Фредис…

— Ах ты, бессовестный сатана! Всю молодость в холостяках проторчал, а когда смерть на носу, вздумал жениться? Жених, ха, ха, ха! А эта старая карга — невеста?! Тогда моя бельевая лохань тоже сойдёт за невесту!

Прежде чем кто-нибудь опомнился, в руках Фредиса оказалась хлебная лопата.

Илма, вскрикнув, отскочила и в один прыжок очутилась в комнате. Щёлкнул крючок, но Илма, видимо, не надеясь на него, держала дверь руками, потому что ручка дёргалась.

Фредис не стал неё преследовать. Он небрежно швырнул лопату назад в угол и произнёс своё любимое: