Их было три

При этом Илма избегала смотреть на Гундегу. Ещё месяц назад, да какой там месяц! — неделю, два дня, ещё вчера утром ей бы и в голову не пришло решиться на такое. К Гундеге, казалось, тянулись сотни рук, посягая на неё, намереваясь отнять её у Илмы. Она оберегала девушку от всех и от всего. И сейчас у Илмы было такое ощущение, что она толкает Гундегу навстречу этим многочисленным ненавистным рукам.

Илма бросила беглый взгляд на Гундегу и встретила удивлённый взор знакомых милых голубоватосерых глаз.

«Гунит…» — подумала она, моля простить её, не подозревая, что в эту минуту жалела себя, а не Гундегу.

— Мне кажется, тебе бы следовало сходить и поговорить, — с трудом вымолвила Илма.

— О чём, тётя?

— Ты же сама… ты ведь тогда сама стремилась на ферму…

— Но, тётя, вы сказали, что больна бабушка. И я…

Илме вдруг совсем некстати вспомнились чьи-то слова, что человек не может перешагнуть через свою тень. Она горько усмехнулась про себя. Неправда — может! Если можно сказать то, что она сейчас говорит, и поступать, как поступает она, тогда вообще нет ничего невозможного. Значит, можно перешагнуть и через свою тень…

В смятении Гундеги она почувствовала радостное изумление, именно радостное, к сожалению… Ах, какие глупости! Ведь она сейчас сама уговаривает её пойти туда. Какие противоречивые мысли! Прочь их! Прочь боязнь и малодушие! Так нужно. Иначе нельзя. А Гундега… Гундега ведь не уйдёт навсегда. Только… Только… Она усердно старалась обмануть себя. Но всякий раз то ли разум, то ли осторожность или просто предчувствие разрушали созданные ею иллюзии.

Чтобы покончить с сомнениями и отрезать путь к отступлению, Илма торопливо начала:

— Ты же видишь, что мать теперь на ногах. Первое время я сама постараюсь чаще бывать дома, тяжёлую работу сделаю, — и неизвестно зачем добавила: — Я ведь не хотела, но сейчас нет другого выхода.

— Хорошо, — ответила Гундега. При этом она еле заметно улыбнулась, но улыбка эта предназначалась не Илме.

«Так, теперь уже ничего не изменишь», — подумала Илма и на короткий миг почувствовала облегчение, как бы освободилась от мучительных сомнений. Но потом, в лесном одиночестве, они вновь стали настойчиво одолевать её. Сознание, что произошло непоправимое, не покидало её, но некого было упрекать, ведь всё это сделала она сама, Илма. Не находя себе места, она возвратилась с работы раньше обычного. По дороге ей пришла в голову суеверная мысль — если она ещё застанет Гундегу дома — всё будет хорошо.

Гундеги не было.

— Она только что ушла, — ответила на вопрос дочери Лиена. — Минут пять или десять назад…

Илма опять вышла из дому. Медленно прошлась к дороге, но ничего не могла разглядеть. Под деревьями сгустились тени, образовав синеватый весенний сумрак. Остановившись, она прислушалась. Вдалеке, вероятно по шоссе, ехала автомашина. Проехала, и всё стихло. Шумел только лес.

2

А Гундега в это время, свернув на шоссе, быстро шла к колхозному посёлку. Пригорки и холмы уже потемнели. Только в ложбинах ещё лежал сероватый, зернистый, похожий на мокрую соль снег. Эти белые пятна виднелись издали и в сумерках напоминали серые заплаты на тёмной одежде земли.

Зима пролетела. «Нет, не пролетела, а скорее, пожалуй, протянулась, — подумала Гундега. — Тяжёлая, длинная, трудная зима. Только сейчас, весной, она кажется короткой. Всё, что прошло, кажется коротким…»

После Нового года она лишь один-единственный раз уходила из Межакактов — в то воскресенье, когда ездила в Ригу на рынок. Илма ездила в Дерумы продавать яйца и сметану и сама привозила из магазина всё необходимое. В Дерумы Гундега так и не собралась, и радость от предвкушаемой поездки понемногу рассеялась.

А людей, навестивших Межакакты за всю долгую зиму, можно было по пальцам перечесть: Дагмара, Симанис, Метра, Аболс, врач. Вот, кажется, и всё. Да, и однажды Виктор. В другой раз он прислал ей книгу через Фредиса. Гундега долго читала её — всё не было времени. Только недавно закончила, а теперь нет Фредиса и не с кем передать книгу Виктору.

Это был рассказ о комсомольцах-целининках, и, ладо думать, не случайно Виктор прислал ей книгу о людях, преодолевавших все трудности. Но ему, наверно, и в голову не пришло, что у Гундеги после этой книги долго будет сжимать тоскою сердце. Ведь мимо проходило прекрасное, заманчивое, таинственное, сама жизнь, а она стояла в стороне и лишь грустно смотрела вслед…