Их было трое (сборник)

Признать скотиной? Никогда!

Князь с трудом поворачивал голову на ожиревшей

шее, оглядываясь по сторонам и пожимая плечами, сло-

во «скотина» явно смутило его-

Герой поэмы Владимир твердо убежден, что найдет-

ся в России немало таких людей,

Кто верит свято в назначенье,

В свободу, братство, просвещенье,

Кто верит в дружбу и любовь,

- В чьих жилах мощно продолжает

Свой путь божественная кровь.

Лицо Коста было бледно от волнения, взгляд горел

каким-то внутренним огнем.

Зал безмолвствовал.

Заключительные строки фрагментов прозвучали

страстной верой в торжество свободы:

Безумный кровожадный век

Стряхнет с спины своей согбенной

Для жизни новой человек!

Еще несколько мгновений стояла тишина.

— Браво, Коста! — нарушил тишину девичий голос

(голос Ольги Ранцовой), и сразу заколыхался зал, загре-

мела овация-

Покрасневший от негодования вице-президент демон-

стративно покидал зал. За ним виновато семенил призе-

мистый чиновник и что-то торопливо говорил ему.

Хетагуров узнал чиновника: «А! Старый знакомый,

надворный советник» — и вдруг неожиданный каламбур:

«Надгробный советник»...

57

Усмехаясь, сошел со сцены.

Навстречу шла Ольга — взволнованная и, кажется,

смущенная.

— Здравствуйте, Коста! Чудесно! Чудесно! Но... мы

так долго не виделись. Вы совсем куда-то исчезли. Что

с вами? Что с вашей ногой?

Сквозь толпу пробирался инженер Анненков, высокий

молодой человек во фраке. Он взял Ольгу под руку и

что-то тихо сказал ей, почти прикасаясь щекой к самому

виску девушки. Коста заметил, вспыхнул.

— Ах, да, — растерянно проговорила Ольга- — Вы,

кажется, не знакомы...

— Мы давно знакомы. Простите, Ольга Владимиров-

на, я должен идти...

Коста повернулся и направился к двери.

Вслед ему еще неслись восторженные возгласы.

Друзья возлагали большие надежды на адъюнкт-

профессора Чистякова — он взялся ходатайствовать пе-

ред вице-президентом академии о выдаче вольнослуша-

телю Хетагурову постоянного разрешения на бесплатное

посещение лекций. Надежды не оправдались. Мрачный

и расстроенный вернулся Чистяков от князя.

В классе сидели Ранцов, Хетагуров и еще несколько

учеников.

— И разговаривать не стал, — безнадежно махнул

рукой Павел Петрович. — Вы, говорит, всегда берете

сторону бунтовщиков. Одного, говорит, арестовали в уни-

верситете, неровен час, и на академию ляжет такое пят-

но, если будем потворствовать...

— Кого арестовали? Кого? — наперебой спрашивали

ученики.

Чистяков вздохнул.

— Студента Благоева, социалиста. Князь говорит,

что этому болгарину предписано в течение нескольких

суток покинуть пределы Российской империи.

Все долго молчали. Потом Коста пришел к адъюнкт-

профессору и с грустью сказал:

— Видно, придется и мне покинуть Петербург, доро-

гой Павел Петрович.

— Видит бог, Константин Леванович, — вздохнул

Чистяков, — я буду скорбеть, если это случится. Поте-

ри

рять талантливого ученика — для меня, старика, утрата

немалая.

Чистяков не нашел в себе сил сказать Хетагурову о

том, что Гагарин заявил без обиняков: «Посоветуйте

этому сообщнику Благоева — пусть убирается подобру-

поздорову из Петербурга, пока дело не дошло до этапа...

Так ему и передайте...»

9

В мае 1885 года Хетагуров выехал на Кавказ, не

окончив академии.

Накануне отъезда до поздней ночи одиноко бродил

по Петербургу. Лицо Коста побледнело, шел, пошаты-

ваясь: голод терзал его- «Ничего, доктор Таннер голодал

сорок дней», — успокаивал он себя.

Долго стоял у гранитного шара на стрелке Васильев-

ского острова. У самых ног по Неве плыли тонкие, как

кружево, льдинки. Над водой клубился весенний туман.

Из Петропавловской крепости доносилась мелкая дробь

барабана. Коста снял каракулевую шапку, почувство-

вал ласку тихого весеннего ветра.

Тени минувшего проходили перед глазами. Здесь, в

этой крепости, погиб в заточении Посошков, написавший

правдивую книгу «О скудности и богатстве»- Здесь томил-

ся бесстрашный борец против самодержавия Радищев.

В крепостных казематах ждали своей участи герои де-

кабрьского восстания 1825 года, а через полгода на ва-

лу кронверка вожди декабристов были казнены. Узника-

ми крепости были петрашевцы, Писарев, Чернышевский.

Вечером Коста побывал в Александро-Невской лавре,

на Лазаревском и Тихвинском кладбищах. С поникшей

головой стоял у могилы русского художника Иванова.

Иванов творил в Риме — «вечном» городе с его бес-

смертными красотами. Вспоминались слова из письма Го-

голя Иванову: «Когда вам все изменит, когда вам боль-

ше ничего не останется такого, что бы привязывало вас к

какому-нибудь уголку мира, — приезжайте в Италию».

«Можно ли жить, — мысленно спрашивал себя

Коста, — без привязанности к родному уголку? Можно

ли разлюбить родину? И для Гоголя тоже не было ниче-

го милее Руси. А письмо он написал просто под впечатле-

нием «трепетной поэзии виденного»...

59

Петербург позади.

В скромном холщевом узелке — еще теплые шанеж-

ки, испеченные Анной Никитичной. Милая добрая ста-