Ихтис

– Не… ско! – едва донеслось из-за спины.

Павел глянул через плечо.

Леля осталась позади, все так же не решаясь перешагнуть границу неровного круга. Не побоялась проследовать за Павлом ночью, не испугалась призрачного локомотива и великана, обходящего пути, но здесь, на краю гигантского пепелища, дрожала под напорами ветра, испуганная и тонкая, как камышинка.

Она сложила ладони рупором и закричала снова. Ветер подхлестнул Павла в спину, вздыбил волосы, поднял Лелину юбку пузырем, обнажив голые и стройные щиколотки.

Павел покачал головой и коснулся уха.

Леля догадалась и опустила ладони, чтобы он смог прочитать по губам:

– Не. Под-хо-ди. Близ-ко.

Павел улыбнулся и показал большой палец. Конечно, он проделал весь этот путь не для того, чтобы повернуть назад. Он не уйдет, пока не узнает, что влекло сюда Захария, что скрывалось в этом безлюдном месте, где не водилось ни зверей, ни птиц, где тугую тишину разрывал только вой ветра, качающий кроны лиственниц и берез, и швыряющий в лицо хлопья пепла.

Громоотвод возвышался над землей в три человечьих роста.

Вблизи он оказался диаметром с хороший телеграфный столб и имел не такую уж и гладкую поверхность: она была вся испещрена заковыристыми узорами, напоминающими руны. Дотронувшись до них, Павел ощутил тепло и гладкость, и понял, что металл совершенно не заржавел, а черным казался из-за налипшей на него сажи. От шеста шло еле ощутимое гудение. Такая вибрация обычно бывает у трансформаторной будки или линии электропередач.

Павел провел пальцем по одному из узоров. Кажется, эта руна называется Одал? Похожа на греческую Омегу. Или угловатую рыбку, танцующую на хвосте.

Палец пронзила резкая боль. Павел машинально отдернул руку, под ногтем набухла гематома. Наверное, напоролся на острый край. Павел сунул палец в рот и почувствовал металлический вкус крови.

Скинув с плеча рюкзак, он достал носовой платок и долго, с наслаждением вытирал ладони, при этом почему-то не сводя глаз с громоотвода. Казалось, под сажей он имеет совершенно другой цвет. Может, ярко-белый. А может, темно-красный, как раскаленное железо в горне.

Показалось, что сзади снова что-то кричит Леля, но ветер дул в уши, как электрические басы. Вырвав из рук платок, он понес его по пепелищу. Павел бросился было следом, поскользнулся и едва не растянулся в угольной пыли. Он скорее не услышал, но почувствовал, как под подвернутой ногой что-то лопнуло с сухим хрустом. Очередная гнилушка или ржавая миска, вроде той, что попалась в самом начале пути? Морщась от боли, нагнулся, чтобы расчистить и рассмотреть и замер, ощущая, как позвоночник сковывает мороз.

Это была не ветка.

В памяти крохотными молниями зажглись слова:

«Тело мертвеца раздулось и лопнуло. И брызнули из него во все стороны кости да черви. И к ногам мальчика подкатилась косточка махонькая, самый мизинчик…»

Это и была человеческая кость. Лучевая, оканчивающаяся почерневшим запястьем, издалека похожим на крабью клешню. Павел ковырнул кость, она хрупнула и осталась в руках, и он задышал хрипло и тяжело, будто не хватало воздуха.

Кладбище, значит? Так оно и есть. Павел не сомневался, что, если копнуть хорошенько, он найдет и другие: кости и черепа, может, обгоревшие трупы.

Тайна старца Захария была скрыта от человеческих глаз в единственном недоступном месте – огромном могильнике, что остался на месте старых бараков.

Павел выпрямился, почти не осознавая, что все еще держит косточку в руках. Машинально сунул в карман вместе с платком и растерянно огляделся.

Вот теперь действительно потемнело. Обугленные деревья напоминали кривые клыки чудовища, белая юбка Лели трепыхалась крылом бабочки-однодневки. Девушка что-то кричала и показывала наверх.

Павел поднял лицо.

Над ним вращалась гигантская облачная спираль. Сотканная из тьмы и багрянца, она время от времени озарялась вспышками молний. Воздух все более густел и насыщался озоном, ветер закручивал под ногами крохотные вихри, и верхушка громоотвода время от времени вспыхивала бело-фиолетовым слепящим светом.

Леля обещала грозу, и вот она пришла.

Павел вдруг осознал с пугающей ясностью, что это пепелище, возможно, и не было делом рук человеческих. Здесь властвовала стихия: молнии били в громоотвод, в близлежащие деревья, в уцелевшую вышку, превращая зелень в черноту, живое – в мертвое. И если Павел хоть на несколько минут останется тут, посреди могильника, рядом с металлическим шестом, над которым вращается буря, то его кости останутся лежать рядом с другими костями, такие же обугленные и ломкие, как хворост.

Подобрав рюкзак, Павел развернулся и, спотыкаясь, бросился назад.

Тугой рулон спального мешка с каждым прыжком хлопал по спине: тум, тум! А Павлу казалось, это его мертвый брат, тяжело дыша в щеку запахом табака и тлена, подталкивает костлявыми ладонями – беги! беги!

Подальше от пылающих машин, от отвратительного пепла, оседающего на языке, от ритма сумасшедших барабанов. От мертвых – к живым, к людям, к поджидающей у обочины женщине в белом халате. Она протягивала Павлу руки и что-то беспрестанно говорила, говорила… что?

– Будет гроза.