Ильич

И вот ты идёшь, плывёшь как полярное судно «Геркулес» капитана Русанова, сквозь льды и мглу, к заветной цели и постепенно дом родной становится все дальше, а ларёк — «ледяной горою айсберг из тумана вырастает», то есть — всё ближе. И все встречные-поперечные корабли и яхты как-то расползаются, исчезают, а тёмные личности у ларька, напротив, проявляются чётко и выпукло.

Надо сказать, что личности эти заводятся у всех ларьков как бы из ниоткуда, от сырости, от восточного ветра, от света лампочек над витриной или от дыма дешёвых сигарет.

Они бывают очень разные — ну типаж дяди Пети по кличке «Братан-дай-рубль-на-пиво-не-хватает» знают все; мрачный небритый мужик, пахнущий железной дорогой, пучащий жёлтый глаз и нависающий сбоку, тоже всем знаком, а вот бодренькие пацанчики на резиновых ногах, остромодрые, как таксы и безжалостные, как землеройки — это уже сложный случай.

А есть ведь и просто утырки из серии «Э-ты-чё-откуда-кого-знаешь?», и бухие уроды, бьющие в морду без разговоров, и странные личности с чем-то тяжёлым за пазухой.

И вся эта флора с фауной буйно колосится у мутных стёкол ларьков, за которыми среди попугайских этикеток водорослями зеленеют вожделенные бутылки, глянцево поблёскивают моллюсочной слизью пачки сигарет, что-то шуршит, звенит и гудит. Создаётся впечатление, что это аквариум наоборот — человек сидит внутри, отгородившись стёклами и для верности решёткой, а вокруг идёт таинственная, опасная и чужая жизнь, где все тот же жук ест траву, жука клювает птица и многочисленные хорьки пьют мозг из птичьей головы.

Пищевая цепочка.

Причём — это Малой первым заметил — утырков «Э-ты-чё-откуда-кого-знаешь?» с каждым днём всё меньше, а резиновоногих пацанчиков все больше. Они выскакивают из-за ларька, словно боги из машины греческого театра. В руках — старая рукавица или шерстяной носок с гантелей внутри. Бьют молча, стараются попасть сбоку в висок — бить сверху, особенно осенью и зимой, шапка мешает. Обмякшее тело обшаривают со скоростью и сноровкой морговских санитаров. Гребут все: снимают обувь, сдирают, выворачивая в процессе наизнанку, джинсы. Отрезают меховые воротники. И тут же исчезают стайкой коралловых рыбок, которых спугнула какая-нибудь барракуда.

Сосуществовать с пацанчиками нельзя, их можно либо избегать, либо стать одним из них.

Либо убивать.

Серый — не они. Поэтому он про себя молил всех богов о дяде Пете или привычных носоломанных корефанах «Э-ты-чё-откуда-кого-знаешь?» С ними все просто, да и Серый уже не особо юн, чтобы вступать в длительный «трёш-мёш» и выяснять — кто с какого района и кто кого там знает.

Он — старшак, он «не мотается». И все дела.

Ларёк все ближе. Живой, жёлтый свет течёт из окон. Ночь холодная и в воздухе клубится парок от дыхания личностей. Серому вроде свезло — ещё не очень поздно и к окошечку стоит небольшая очередь из вполне себе добропорядочных граждан — пьяного таксиста, двух шалав, подцепивших мужичка в пальто и резкого чувачка в куртке-«пилоте».

Впрочем, поймав его затравленный взгляд, Серый понял — обладатель «пилота» ощущает себя в этой среде обитания примерно как Серый и наверняка очень жалеет, что у него в кармане нет ствола, а на затылке — второй пары глаз.

Серый приблизился и пристроился за «пилотом». Тот громко выдохнул и слегка расслабился. В очереди у ларька никто никогда не спрашивает: «Вы последний? Я за вами» — это ж не овощной отдел в «Универсаме». Тут все чётко — вот твоё место, парень. Стой. Держи оборону. Профукал — отдыхай, очередь не для слабаков.

Так гласит закон ларька.

Серый переминался с ноги на ногу. Растворившаяся было в адреналине водка напомнила о себе — ей хотелось курить и орать: «Э, чё, уснули там? Давай быстрее!» и вожделеть ответа: «Быстро только кошки родятся» или, ещё лучше: «Чё, самый быстрый что ли? Ну иди сюда, попробуй…»

Давя водкины хотелки на корню, Серый почувствовал, что ему не очень хорошо. Какая-то часть его мозга пребывала в недоумении. И он это недоумение разделял. Мозг, он всегда такой. Думает частями. Одна давит водкины хотелки. Другая решает, где поссать: на улице или потерпеть до дома. Третья соображает, какую водку брать, чтобы на палёнку не нарваться. Четвертая… О, четвертая всегда занятая Клюквой. Глаза там, брови, взгляд сбоку, талия, ноги… Ну и другие части тела. Остальные сегменты мозга тоже чем-то заняты и один вот никак не давал Серому покоя: все баламутил, толкал изнутри, портил жизнь и карму тупым, но, в общем-то, резонным вопросом:

Где, блин, личности?

Дело в том, что Серый ясно их видел. Троица морских коньков колыхалась в слабых струях алкогольных течений слева от ларька за старой урной, на которой еще прошлой зимой какой-то остряк написал: «Жёлтый снег есть нельзя!» А теперь их нет.

Нет, скорее всего, потому что у ларька образовалась очередь. Но она рассосётся, никуда не денется. Очередь рассосётся, а Серый останется. Потому что он — последний. Он же крайний. Он же терпила. Теперь понятно, почему «пилот» облегчённо выдохнул, когда Серый встал за ним.

Он выдохнул, а Серый вдохнул.