Ильич

Ухо, глаз, усы, борода, лысина — все сходилось. В яме на Ёриках лежал Ленин. Ну, не сам вождь мирового пролетариата Владимир Ильич, понятное дело, а увеличенная бронзовая копия его головы.

Как он туда попал? Откуда? Каким образом? Серый решил, что на эти вопросы ответов он самостоятельно не найдёт никогда. Но не зря же в телевизионной рекламе говорили: «Доверьтесь профессионалам!»

И с полдороги Серый свернул на Гагарина. В городскую библиотеку № 7.

* * *

В библиотеке было тихо и пахло… библиотекой. Этот странный коктейль из запахов старых книг, дерева, пыли, чернил и ещё чего-то необъяснимого, но вполне осязаемого, всегда волновал Серого, будил в его душе странные чувства, а в голове — не менее странные мысли. Конечно, в детстве это было связано с ожиданием от встречи с новой интересной книгой, но и сейчас Серый испытал примерно те же ощущения, только гораздо более яркие и острые.

Он стоял на пороге тайны. Это пьянило почище сорока четырёхградусной «Сибирской» водки.

— О, Серенький! Привет, — сказала Лёнька, когда Серый вошёл в зал, тесно заставленный каталожными шкафами и рядами книжных стеллажей. — Ты никак влюбился в меня — второй раз за два дня видимся?

— Ага. Замуж вот пришёл звать, — поддержал шутливый тон Серый.

— Ну, не книги же ты сюда пришёл читать, — с полуулыбкой сказал Лёнька.

— Не, не книги, — покачал головой Серый. — Газеты.

Лёнька внимательно посмотрела на него — острые глаза из-под чёлки — и кивнула.

— Тебе какие? «Спид-инфо», надеюсь?

— Мне… — Серый пожал плечами, но на этот раз не улыбнулся, — не знаю. Старые. Когда война была.

Лёнька вышла из-за стола, поманила рукой — пошли. Они проследовали через узкие комнаты, мимо забитых книгами стеллажей, и остановились.

— Вот тут газеты старые, — Лёнька открыла шкаф, и Серый увидел растрёпанные подшивки, жёлтые от времени. На торцы полок были приклеены бумажки с годами: «1897», «1903», «1924», «1939», «1944» — и так далее.

— Тебе год-то какой? — спросила Лёнька.

Серый снова пожал плечами. Памятник Ленину явно делали не для того, чтобы закопать. Значит, он стоял в городе, и скорее всего где-то в центре. Раз в центре — он должен был попасть на фотографии. Центр фотографировали по праздникам — это точно. Демонстрации, парады… Самый большой праздник — это годовщина революции. А лучше всего юбилей.

Произведя в голове нехитрые вычисления, Серый сказал:

— Давай двадцать седьмой год, седьмое ноября.

Лёнька стащила с полки пахнущую пылью подшивку. Это была «районка» «Заветы Ильича», «Заветка», в прошлом году переименованная в «Биржевые ведомости Поволжья».

— Номер за седьмое ноября сам ищи. Мне работать надо, — сказал Лёнька и вышла.

…Серый переворачивал невесомые, ломкие листы, скользил глазами по «слепым» строчкам статей, и постепенно погружался в другой, давно ушедший мир, странный и непонятный. Названия, случайные фразы, фотографии, карикатуры на последних полосах — все это казалось каким-то наивным, смешным, но в то же время пугающе серьёзным и опасным.

Как пьяный дембель с ножом.

Люди в том мире на самом деле верили, что лишняя тонна чугуна — это удар по мировой гидре капитализма, что лорд Чемберлен убоится их демонстрации в центре Средневолжска, что статья в газете перевоспитает дебошира и пьяницу Алферова, отца семи детей, и он перестанет пропивать зарплату.

Удивительно, но все это срабатывало — и мировая гидра отступала, и Чемберлен мямлил что-то невразумительное, и даже дебошир Алферов перековывался, клялся на собрании партячейки не пить и вступал в хор писчебумажной фабрики.

А ещё в газетах 1924 года печатали списки расстрелянных «врагов трудового народа». Тех, кто участвовал в «бандитских формированиях», поддерживал «линию на войну с Советской властью» и «зверски расправлялся с коммунистами, активистами и сочувствующими, насаждая атмосферу террора». Описания расправ Серый тоже прочитал — молоденькую учительницу-комсомолку из села Елань бандиты раздели на морозе, отрезали груди и двенадцать раз прокололи вилами. Ей было двадцать лет…

Закрыв подшивку, Серый долго смотрел в окно. Потом взял сразу «Заветы Ильича» за тридцать пятый год. Здесь, слава Богу, тон статей был другим, двадцатилетних девушек не убивали на морозе вилами, но Серый так и не нашёл главного — фотографии памятника Ленину на центральной площади.

Пришлось копаться в подшивках дальше. Повезло ему уже под самую Великую Отечественную — весной 1941 года. Первомайский номер «Заветки» открывала большая статья «В Средневолжске установлен самый большой памятник Владимиру Ильичу Ленину в Советском Поволжье» — и фотография.

Серый внимательно всмотрелся в контрастный черно-белый снимок с точечками растра — и непроизвольно сглотнул. И даже как-то нелепо, по киношному, потёр костяшками глаза. И опять всмотрелся.

Он нашёл не голову. И даже не поясной бюст.

Памятник был выше крыши Дома офицеров, это здание и сейчас стояло на главной площади Средневолжска. Сомнений быть не могло, да и в статье указывалась высота статуи. Двадцать четыре метра. И вес.

Сто двадцать тонн.