Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 1

Конечно, о. Илиодор в проповедническом азарте порой заговаривался и договаривался. Но большой ошибкой со стороны светских властей было вмешиваться в этот вопрос, составляющий прерогативу архиерея. То, что Столыпин для приличия действовал руками Синода, ничего не меняет и даже скорее подчеркивает грубость этого вмешательства. В сущности, отстаивая о. Илиодора, преосв. Гермоген отстаивал независимость церкви.

По поводу смерти Толстого (9.XI)

Ранним утром 7 ноября 1910 г. на станции Астапово умер гр. Л. Н. Толстой. Для о. Илиодора писатель, который «принес вреда своими писаниями более, чем сам сатана», был личным врагом: «Я могу простить обыкновенного злодея и разбойника, но Льва Толстого как духовного разбойника я проклинаю, ненавижу и буду проклинать и ненавидеть. Я его никогда не прощу. Пусть на меня за это прогневается Сам Господь Бог! Все, кто верят учению Толстого, будут слугами сатаны». Иеромонах именовал Толстого «диаволом в образе человека» и не скрывал ненависти к «негодному дрянному старичишке». Еще недавно священник говорил о нем как об идоле или «болване» интеллигенции: «Этот живой болван собирается уже издыхать. И скоро издохнет! И его съедят черви!».

Теперь, когда эти ожидания сбылись, о. Илиодор разразился громовой речью. Из жандармского отчета известно, что проповедник именовал писателя «апостолом сатаны» и указывал на душевредность его «дьявольских сочинений». «Царицынская мысль» передавала эту речь гораздо красочнее: «Так пусть же, пусть плачут безбожники, богохульники, жиды, газетные гады и другие слуги сатаны, ибо умер их учитель и вождь. А мы, православные русские люди, будем радоваться тому, что этот безбожник сдох».

Кроме того, о. Илиодор от лица совета «Братского союза» телеграфировал Синоду, прося «оказать милость почившему великому писателю земли Русской», сыгравшему роль «земного архангела темной силы», — запретить его кощунственные сочинения.

Тем временем либералы наперегонки спешили выразить свое уважение к памяти покойного, но самый простой способ — служение панихид — оказался недоступен, поскольку девятью годами ранее писатель был отлучен от церкви за свои богохульные книги. Оставалось чествовать память Толстого чисто светским порядком. Здесь особенно преуспел председатель Государственной думы А. И. Гучков, добившийся, чтобы Дума почтила покойного вставанием и прекратила свои занятия на один день (8.XI). Сам же Гучков произнес при этом краткое слово, которое закончил с исключительным дерзновением: «Господь Милосердный да откроет перед ним Царство Небесное» — и широко перекрестился. Верхняя палата тоже почтила память гр. Толстого вставанием.

Узнав об этих событиях, о. Илиодор телеграфировал председателям обеих палат. Гучкова обвинил в кощунстве и богохульстве: «Разве вы не знаете, что хула на Духа Святого не отпускается, ни в сей век, ни в будущий? Зачем же вы на Бога клевещете? Стыдно! Позорно! Мерзко! Отвратительно!». Акимову просто выразил свое неудовольствие: «Признаемся, что, при наличности таких печальных обстоятельств, нам страшно становится и за Русь святую, и за благородное великое русское дворянство».

В тот же день о. Илиодор телеграфировал Государю.

«Земщина» одобрила телеграмму о. Илиодора Гучкову. Но этот взгляд разделяли очень немногие лица. Даже Распутин нашел, что его друг хватил лишку: «Немного строги телеграммы».

Либералы негодовали. Отмечая «крайнюю распущенность языка, превосходящую всякие границы», «Саратовский вестник» постеснялся даже процитировать речь о. Илиодора о Толстом, аттестовав ее как «неслыханное издевательство над самым актом смерти». Некий аноним из Цюриха послал газетную вырезку с цитатой из речи в Синод с негодующими пометками: «Святейший Синод… молчит!!! Спит». Сам о. Илиодор получил 497 ругательных писем, в которых его именовали «прохвостом», желали «издохнуть» и т. д.

Вскоре газеты опубликовали довольно сочувственную Высочайшую резолюцию на докладе о кончине гр. Толстого. Эта пометка, составленная Столыпиным, фактически санкционировала почитание памяти покойного писателя. О. Илиодор оказался в своем шумном протесте большим роялистом, чем король, на что не преминули указать либералы.

Но священник и тут не смутился, находя, что имеет право игнорировать даже царское мнение: «если Царь думает о Толстом так, как написал, то я, как священник, могу с Ним не согласиться и думать иначе, и если бы мне пришлось говорить с Царем с глазу на глаз, то я сказал бы Ему: Царь-Батюшка! Ты Помазанник Божий, волен Ты распоряжаться над всеми подданными, но я — священник, и служба моя выше Твоей, я имею право не согласиться с Тобой, ибо Богом мне разрешено учить и Тебя, и министра, и графа, и простого мужика; для меня все люди равны. Вот что я сказал бы Царю».