Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 1

Владыка вполне одобрил резкость выражений о. Илиодора, который называет недостойных людей «подобающими именами», что является «необходимым средством воздействия на ожесточенно-грубые сердца той среды, в которой и с которой он ведет свою духовную брань».

Преосвященный также оспорил указания министерства внутренних дел на неуместность речей о. Илиодора: «Правда, с точки зрения современного нам церковно-проповеднического, так сказать, этикета проповеди иеромонаха Илиодора представляются необычными как по форме, так и по содержанию; но если от современного нам проповедничества, регулируемого, к сожалению, иногда даже для архиереев циркулярами Министров, мы обратимся к проповеди великих проповедников Вселенской и нашей русской Православной Церкви — Св. Иоанна Златоуста, Димитрия Ростовского, то увидим, что необычное в проповедях иеромонаха Илиодора ныне было бы вполне естественно и обычно во времена Златоуста и Димитрия Ростовского. … нельзя не отметить и не поставить в заслугу иеромонаху Илиодору того, что он, пренебрегая своим покоем, репутацией и личной [нрзб], сознательно или бессознательно стремится сделать нашу церковную проповедь тем, чем она была раньше, — живым, могущественным орудием влияния на православный верующий народ. И не нам, иерархам, гасить в молодом проповеднике эту Божию искру, эту святую ревность о Господе».

Как и в январском письме, преосв. Гермоген указал на благотворные результаты его воздействия на о. Илиодора: «о столкновениях его с полицейской и вообще светской властью больше не слышно». Снова и снова владыка корил полицию и жандармов за преследование священника, отстаивающего монархические начала, но неугодного Столыпину: «в нападках полиции, жандармерии и др. на иеромонаха Илиодора исполняется, во-первых, святая формула: „не ведят что творят“, во-вторых, желание низшей „администрации“ в чем-то угодить высшей… Все это глубоко прискорбно — но это сущая правда…».

Всю кампанию министерства внутренних дел против о. Илиодора преосв. Гермоген рассматривал как вмешательство светской власти в чисто церковные вопросы. Объясняя эпизод с десятиной, он отмечал: «Это вторжение полиции и жандармерии внутрь наших пастырских отношений к религиозно-воспитываемым нами пасомым уже прямо отдает или явным беззаконием, или наглым посягательством…».

Квинтэссенцией ноябрьских рапортов можно считать следующие слова еп. Гермогена: «нельзя же заставить меня принуждать проповедника говорить исключительно в духе и желаниях жандармской полиции, тем более что эти и дух, и желания нередко бывают равны сущему озорству и нахальству».

Но красноречие преосв. Гермогена оказалось тщетно. Рапорты запоздали. К тому времени в Петербурге окончательно установился взгляд на о. Илиодора как на бунтовщика, побуждающего невежественную толпу то бить интеллигенцию, то бастовать, то жечь заводы. В январе 1911 г. под давлением Столыпина Синод наказал о. Илиодора переводом из Царицына в Тульскую губернию, где, впрочем, неугомонный монах долго не задержался.

Подводя итоги полуторагодового гомилетического марафона о. Илиодора, трудно что-то прибавить к рапортам еп. Гермогена, особенно в той части, где он объясняет, что церковная проповедь именно такой и должна быть, просто мы от нее отвыкли. Сам о. Илиодор это мнение всецело разделял: «Мы восторгаемся деяниями таких обличителей, как Иоанн Креститель, Иоанн Златоуст, митрополит Филипп, но вот является пастырь и вдобавок миссионер, который старается подражать им, и его обличения почему-то хотят превратить в личные обиды».

Обличения для о. Илиодора были неотъемлемой частью церковной проповеди в широком смысле слова. Он искренне не видел разницы между обличением бедняка и богача. Ему и в голову не приходило умолчать о чьих-то грехах ввиду высокого положения, занимаемого объектом проповеди. Единственным исключением был Григорий Распутин.

Указывая купцам на их грехи, о. Илиодор надеялся, по его словам, разбудить совесть тех лиц, о ком говорил. Однако избранная священником форма обличения приводила к обратному результату. Опозоренные лица не раскаивались, а, наоборот, озлоблялись, видя в действиях о. Илиодора только оскорбление и вызов. Особенно характерен эпизод с Максимовым, невольно сыгравшим роль Ирода, преследующего пророка за то, что он задел совесть его супруги.

Рассуждая в проповеди 9.I.1911 о причинах своей неудачи, о. Илиодор говорил:

«И стал я после вдумываться: отчего это никто так не любит призыва к покаянию, не любит каяться?!

Вот сколько я призывал к покаянию бедных, простых и рабочих людей — идут и каются.

Когда же стал призывать к покаянию наших богатеев и образованных людей — то вместо покаяния стали поступать еще хуже».

Причина, по мнению о. Илиодора, заключалась в том, что грехи, которых у царицынских купцов накопилось слишком много, лишили их способности к покаянию: «у них совесть отсутствует, и они ради капиталов своих, ради денег стали открытыми слугами сатаны, потеряв вместе с совестью и всякую надежду обратиться к Богу истинному и наследовать жизнь вечную».