Иллюзия прогресса: опыт историософии

Всё сказанное позволяет предположить, что человек способен к некоему целостному предельному восприятию мира (со-знанию/познанию/со-творению), которое выходит уже за рамки традиционного значения понятия «религия». Традиционные религиозные представления со временем ремифологизируются и таким образом выходят на новый уровень сложности, отвечающий всем запросам свободного разума, обогащённого культурой. Для каждого поколения, приходящего в мир, такое мировоззрение по своей онтологической природе представляло бы собой единственно возможное отношение к жизни для того, чтобы стать действительным человеком. (По отношению же к культурно-цивилизационной специфике оно нейтрально.)

Нужно подчеркнуть, что было бы неверным противопоставлять это целостное мировосприятие исторической церковности. Исторические формы религии необходимы так же, как строящемуся зданию необходимы леса: когда-нибудь здание будет полностью воздвигнуто и надобность в лесах отпадет. Но строительство может длиться неопределённо долго, и потому всё это время леса будут играть собственную – необходимую, но вспомогательную роль[168]. В этом смысле религиозное воспитание и конфессиональная принадлежность суть немаловажная опора для внутреннего побуждения к волевому усилию. Если человек воспитывался в религиозной среде (или даже если он уверовал в зрелом возрасте) и воцерковленность для него представляет собой естественное состояние, ему будет проще утвердиться в своей обновлённой вере.

Возможно, вероисповедальные различия между основными направлениями христианства во многом потеряют своё значение при переходе от форм, ориентированных на внешнее, к формам, ориентированным на глубины самого человека. То, что разделяло христиан и во имя чего бушевали страсти, может оказаться не очень существенными историческими реалиями.

* * *

Итак, тринитарность свидетельствует, что быть христианином в пределе тождественно тому, чтобы находиться в состоянии Сознания, бытийствовать. В этом смысле можно согласиться с Д. Бонхёффером, говорившим, что «быть христианином не означает быть религиозным в определённом смысле… а означает быть человеком»[169].

Если вспомнить, что просвещение в том смысле, который вкладывал в это понятие Кант, состоит в достижении человечеством совершеннолетия, истинно человеческой зрелости, становится ясно: основная роль в этом должна, конечно, принадлежать именно тому целостному (назовём его вслед за М. Михайловым, планетарным?) мировосприятию, о котором шла речь выше. Тогда оказались бы пророческими приведенные в эпиграфе к данному разделу слова о. Меня.

Возвращение тринитарности его истинного места – это действительно революция в христианстве. Именно эта революция могла бы дать человеку возможность исполниться, пребыть (или спастись), т. е. создавать реальность Сознания-Бытия. Это и стало бы разрешением проблемы, которую представляет собой христианство.

«При нынешней глобализации мира должна возникнуть идея, в которую могли бы уверовать все люди, то есть новое сознание, укоренённое в религиозном вдохновении и питаемом им чувстве ответственности за судьбу всего человечества и каждого отдельного человека. Человечеству нужен… луч света, который осветил бы те правильные, но сугубо рациональные постулаты, условно говоря, “свободы, равенства, братства”, прав человека, осуществить которые можно лишь достигнув духовного просветления. Когда такая новая религиозная идея овладеет достаточным количеством людей во всем мире, появится и надежда». Это – религия «личности и свободы. И в её основе будет лежать способность человека следовать собственному внутреннему голосу, что требует неимоверных духовных усилий… язык нового религиозного сознания, …почти не имеет отношения к языку церковному»[170].