Имаго

– А теперь… позволите мне немножко покромсать вас?

Я сорвалась с места, распуская на бегу ленты из кожи, скрывающей мои настоящие лапы. Удар когтями, еще удар. Раздался треск рвущейся ткани, Майло громко ахнул.

– Мой костюм! Ты знаешь, сколько он стоит?

Алекс неестественно выгнулся в прыжке. По его маске черным паучком побежала извилистая трещина. Я ударила – и удачно. Энергетический толчок врезался в Майло, сбил с ног и отправил в полет к грязным мусорным бакам.

– Вот теперь я зол, – пробормотал он, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.

– Эй, – раздался позади до боли знакомый голос, – развлекаешься без меня, дружок?

Волосы под париком встали дыбом. Я знала, что, обернувшись, увижу тот самый слепой глаз, неопрятную бороду, суровое лицо. Дункан спокойно докурил сигарету и вдавил окурок в кирпичную кладку стены. Его глаза тускло заблестели в темноте закоулка.

– Хоу, – холодно сказал Майло, снимая испорченный пиджак и швыряя его в пыль. – Ну как тебе «Хард-рок кафе»?

– Пиво у них отвратное, – отозвался Дункан, засунув руки в карманы грязных джинсов и непринужденно шагая к нам, – и официантки страшные.

– Тебе не угодишь.

– Что за сброд? – спросил он, пристально глядя на нас.

Меня охватила ненависть. В висках, бешено пульсируя, застучала кровь; в рот прыснул свежий яд, и я приоткрыла губы, позволив ему, перемешавшись со слюной, свободно течь по подбородку. Шавка Королевы. Он уничтожил множество несчастных имаго. Он заставил Холли убивать невинных. Он чудовище, не мы.

– Знакомые глазки, – произнес Дункан, вызывающе щелкнув пальцами. – Иди сюда, котенок.

Звать второй раз не пришлось: я кинулась на него, уворачиваясь от молниеносных ударов и кромсая когтями одежду. Дыхание сбивалось, напряженные мышцы ныли. Краем глаза я видела, как Алекс старается пробиться сквозь барьер, которым Майло себя окружил. Его лапы тщетно скребли воздух в сантиметре от противника.

– Я знаю, кто ты, – прошептал Дункан, тяжело дыша. – Думаешь, можешь спрятаться за маской и париком? Ты воняешь. Каждый имаго воняет, но ты – гаже всех.

Я уклонилась от массивной лапы и впилась ему в бок, вырвав клок плоти. Дункан взревел и врезал кулаком мне в грудь, выбив весь воздух из легких. Я сложилась пополам, стараясь унять боль, вспыхнувшую между ребер.

– Месть – это прекрасно. – Дункан взял меня за горло и поднял над землей. – Она позволяет нам быть сильнее, даже если мы последнее ничтожество. И, – он сжал пальцы так сильно, что я закашлялась, ловя воздух ртом, – рисковать жизнью. Дай-ка я посмотрю на тебя.

Он сорвал с меня маску свободной рукой. С тонким «понг!» лопнула резинка, хрустнул, ломаясь, гипс. Дункан, ухмыляясь, уставился на мое лицо.

– Оливия Йеллоувуд, – прошептал он и бросил насмешливый взгляд на Алекса. – Догадываюсь, кто прячется под второй маской.

Смеясь, он швырнул меня оземь. Язык распух, во рту разливался привкус железа, перед глазами вспыхивали черные розы. Царапнув асфальт, я поднялась. С губ рвались какие-то бессмысленные сиплые звуки.

– Чтоб ты сдохла, – зарычал Дункан и ударил меня по лицу наотмашь с такой силой, что я рухнула на колени.

В голову вдруг хлынули чужие воспоминания: женщина с теплыми медовыми глазами и короткими темными волосами, маленький мальчик на трехколесном велосипеде.

– Давай, Тони!

Я огляделась: вокруг простирался двор сельского домика. Июнь. Летний ветер мягко тронул испачканные кровью щеки, скользнул по разбитой губе. Было очень тепло.

– Тони, Тони!

Женщина засмеялась, жмурясь на солнце. Я растерянно отметила, что она похожа на меня: такие же волосы, только чуть светлее, с каштановым отблеском; светло-карие глаза; губы бантиком. Дункан безмятежно сидел на террасе и курил; его голубые глаза лучились счастьем. Он хрипло посмеивался, держа в руке стакан чая со льдом. Я присела рядом в плетеное кресло и уставилась на мальчонку, заливисто хохочущего на велосипеде.

– Энтони, – крикнул Дункан, раздавив окурок в пепельнице, – поди-ка сюда.

Малыш передал велосипед матери и, посвистывая, направился к Дункану. Его соломенно-светлые волосы взметнул ветерок, услужливо донесший до меня теплый запах ребенка, нежный и молочный. Это были не мои воспоминания, а Дункана – он сохранил все в памяти как деталь чего-то значимого.

– Что, папа? – спросил мальчик.

– Как тебе наш новый дом? – Дункан обвел залитый солнцем двор рукой, словно все это дарил сыну: зеленое поле и огромный клен, качели на ветвях и лес, темной громадой высившийся позади.

– Он классный!

Я улыбнулась вместе с Дунканом, ощущая непонятную тоску на сердце.

– Видишь вон те качели?

– Да, папа, – энергично кивнул Тони.

– Я хочу, чтобы ты никогда не подходил к ним в одиночку, – строго сказал Дункан, склонившись к сыну так близко, что тот попятился. – Если ты упадешь и сломаешь шею, мы даже не услышим этого. Ясно?