Имаго

В том зале дамы, одетые по последней моде, а рядом кавалеры в безукоризненных костюмах. Все они будут сидеть на бархатных сиденьях, освещенные хрустальной люстрой, а я тут стены подпираю, пытаюсь услышать все до последнего шороха со сцены. Тощие пальцы комкают афишу, аляповатую, украшенную большими буквами. Тело пронизывает боль от голода, такая сильная, что временами я слепну, и тогда приходится испуганно опускаться на землю, пачкая и без того грязное платье. Вот она, моя участь – ползти, как собаке, по грязи, вымаливая еду, поскольку силой отобрать не получается. Рядом со мной шавка – девочка лет пяти, такая же голодная. Увязалась за мной, но я все равно не понимаю ее – ни слова по-немецки не знаю.

Она что-то лопочет на трескучем, агрессивном языке, дополняя речь жестами. От ее голоса тошно.

– Заткнись, – шепчу я, с силой сдавливая голову ладонями. Перед глазами плывут черные круги.

Ее запавшие глаза блестят, подернутые слезами от злости. Сколько она шатается со мной – месяц, два? У детей все эти процессы протекают куда быстрее. Я с отвращением отмечаю отсутствие двух пальцев у нее на руке и чуть подпрыгивающую походку – девочка подволакивает ногу. Скоро она рассыплется, а я снова буду одна, даже жаль как-то. Наверное, так жалеют питомцев, когда они издыхают.

Из концертного зала доносятся первые дрожащие ноты, вырастающие во что-то большое. Мы обе прислушиваемся. Если бы только найти способ пробраться внутрь и увидеть…

Голову расколола дикая боль. Я ахнула, словно меня опустили в холодную воду: впав в транс, я упала на бок и ударилась виском о жесткое дерево моста. Все еще оглушенная чужими воспоминаниями, я встала на четвереньки, а затем неуклюже – на ноги.

Эти образы, музыка, люди – я ничего не знаю, не помню и не хочу знать. Я чувствовала себя мерзко, будто кто-то влез в мою душу с ногами и вытоптал там все тяжелыми ботинками. В детстве я мечтала уметь читать мысли других, но теперь этот «дар» показался не то что неприятным – просто кошмарным.

Все еще не зная, что делать с собой и своей новой жизнью, я поплелась прочь из парка – туда, откуда так трусливо сбежала.

* * *

Ванная комната в квартире Алекса оказалась необитаемой: плитка отвратительного коричневого цвета с кремовыми разводами; запекшаяся кровь на эмалированной ванне и черные волоски, скопившиеся в сливе; круглое зеркало, покрытое высохшими капельками зубной пасты. Удручающее зрелище. Стараясь хоть как-то заполнить тишину, я выкрутила на максимум оба крана. Раздался омерзительный хрюкающий звук – в ванну хлынула вода, прекрасная, горячая и, главное, чистая. Я осторожно сняла с хромированной вилки душ и повернула рычажок. Струйки кипятка унесли все с собой в вонючую тьму канализации – теперь здесь хотя бы можно было спокойно помыться.

Я сбросила грязное тряпье, залезла в ванну, задернув за собой пожелтевшую занавеску. Под струями воды мысли стали яснее; задумчиво выдавливая в ладонь все новые порции ландышевого геля для душа, я мычала про себя какую-то песенку из рекламы. Присутствие Алисы здесь ощущалось еще сильнее: на краешке ванны лежала светло-зеленая бритва, на стеклянной полочке выстроились флаконы и бутылочки, сверкающие красивыми названиями и обещающие волшебные ароматы. Я поднесла к лицу пузырек, который так усердно выжимала. Этикетки не было, но на поверхности цвета морской волны виднелось выведенное остренькими буковками короткое послание, оставленное несмываемым маркером:

Оставь мой гель в покое! Алиса

Пожав плечами, я выдавила остатки восхитительно пахнущего геля и растерла его по всему телу.