Имаго

Алистер хватается за край материи и срывает ее; эффектно взлетает темно-синий бархат, открывая зрителям мое великолепное дитя. Я любуюсь жесткой грязно-серой шкурой, белесыми глазами, голодным широко разинутым ртом, но гости не разделяют моего восторга: кто-то картинно падает в обморок, кто-то, отбросив приличия, кричит от ужаса.

– Не беспокойтесь! – Алистер хищно улыбается. – Он безопасен, пока в клетке, но советую отойти тем, кто стоит в пределах досягаемости, – руки у него хваткие.

Неразумное дитя смотрит на гостей с тоской – опоенное вином, оно может быть безопасно для них лишь в первые десять минут.

– Толстая шкура, которую практически не взять лезвием, поджарое телосложение, – Алистер касается железных прутьев клетки, и существо сердито рявкает, – и вечный, неутолимый голод. Но самое главное – оно когда-то было человеком.

Последнюю фразу гости встречают гробовым молчанием. Тишину нарушает лишь мерное гудение утробы пленника.

– Я никогда не задумывался над тем, каково это – играть в бога. – Граф задумчиво окидывает взглядом присутствующих: считает головы. – Это чувство, когда ты являешься кем-то большим, чем просто человеком. Когда ты можешь позволить себе держать в руках чужую судьбу, чужую жизнь – и сломать ее, просто сжав пальцы. Жизнь – она такая хрупкая.

Гости потихоньку начинают отступать, но караульные имаго не отпирают дверей. Наконец-то я вижу в глазах присутствующих не высокомерие и легкомысленность, а страх и непонимание.

– Жизнь… она такая хрупкая, – задумчиво повторяет Алистер в повисшей тишине.

Замок с клетки падает на мраморный пол, и дверь распахивается. Существо, встрепенувшись, мгновенно чует запах воли и, бросившись вперед, валит на пол первого попавшегося гостя – жирного богача в парчовом наряде. Зубы рвут мягкую плоть и глотают, даже не жуя. Я знаю, что пища в его желудке растворится прежде, чем туда отправится очередной кусок.

Плечом к плечу мы с Алистером врываемся в визжащую и кричащую толпу и принимаемся ужинать. Брызжут вскрытые артерии – имаго-слуги, заперев двери, присоединяются к великому пиру. Вечер приобретает багровые оттенки, я наслаждаюсь этой радугой красного цвета. Смеясь, я подбрасываю в воздух клочки чужих волос и плоти, как диковинное конфетти.

Позже, когда все глотки перерезаны, а сердца вырваны, мы еще копошимся в куче бездыханных тел, выпивая остатки. Алистер тяжело дышит и мелко вздрагивает, а я почти вижу полыхающий внутри него огонь.

– Леандра, – шепчет мой граф.