Имеющий уши, да услышит

– Если что… вот так на ваших руках умереть, счастье какое… – прошептал он. – Клер… жизнь моя – это вы… еще бы мне только…

– Что? Гренни, я здесь, с вами!

– Еще бы поцеловать вас… тебя перед смертью…

Их взгляды встретились. Экипаж летел по дороге к поместью. Впереди показалась липовая аллея. Клер бросила поводья, отдаваясь на милость провидения, коня, судьбы…

Она обняла Комаровского и сама поцеловала его в губы. Она словно пыталась поделиться с ним своей силой, пламенем, надеждой, жизнью, чтобы он не угас! Они целовались страстно. Истекая кровью, слабея и одновременно загораясь, он целовал ее, он пил ее дыхание, он любил ее, он был единым с ней.

Лошадь вынесла их с аллеи к дому. Клер оторвалась от его губ.

– Help![37] Помогать!! – закричала она, – Скорей! Христофор Бонифаттттчччч! Юлия! Помогать! Спасать его!! Не дать умирать!!

В окнах дома зажигался свет, хлопали двери, окна. Лошадь остановилась у самого крыльца. К ним уже бежали слуги, спускались по ступеням Гамбс, Юлия, поднятые с постели.

Клер вместе с Гамбсом и Юлией, вместе с дюжими лакеями осторожно вытащила Евграфа Комаровского из экипажа. Его понесли в комнаты. Гамбс отдавал почти военные приказания: вскипятить как можно больше горячей воды, принести чистого полотна, корпии. Лакеи тащили из гостиной большой стол, потому что на нем было удобно делать хирургию, которая была уже неизбежна. Послали в павильон за Вольдемаром. Тот прибежал.

Затем Гамбс затворился с Комаровским в своей лаборатории, полной лекарств и инструментов. Там настежь распахнули окна. Вольдемара Гамбс оставил за ассистента – помогать при операции.

Клер вышла из дома. Сначала она подошла к вороной лошади, погладила ее, мысленно благодаря. А потом как была окровавленная, с закопченным сажей лицом, грязная, в разорванной желтой юбке, со спутанными ветром волосами, опустилась на каменные ступени дома.

К ней пришла Юлия. И молча села рядом.

Так они встретили рассвет.

Глава 36 Кто же явился Аглае?

Осмотрев рану, управляющий Гамбс наклонился над Евграфом Комаровским, которого положили на стол, облитый водкой.

– Я должен остановить кровотечение и удалить вам одно ребро, оно раздроблено, – объявил он. – В двух других ребрах я попытаюсь тоже удалить раздробленную часть и выправить перелом, чтобы срасталось, как надо. Я должен буду обработать и зашить вашу рану. К счастью, легкое не задето. Но рана очень большая, и она меня тревожит сильно. Я не могу дать вам настойку опия, мой друг, чтобы облегчить ваши страдания во время операции – вы потеряли слишком много крови. И опий опасен для вас. Я начну операцию прямо сейчас, медлить нельзя. – Он надел кожаный фартук, облил руки спиртом из склянки и протянул Комаровскому политый водкой брусок полированного дерева. – Вот закусите. Это поможет вытерпеть боль.

– Я не закричу, – ответил Евграф Комаровский. – Делайте, что нужно, мой друг.

Гамбс смотрел на него пристально. Пока он готовил инструменты, Комаровский, задыхаясь, отдавал распоряжения приведенному по его настоянию офицеру, командовавшему отрядом стражников. Он кратко рассказал ему о часовне, о пожаре, о смерти Петра Хрюнова, о Павле Черветинском, об осмотре и о жертвах убийства. Он приказал не тревожить расспросами Клер, но оказать ей любую помощь, которая необходима.

Гамбс взял хирургическую пилу и щипцы.

– Молись его ангелу-хранителю, – шепнул он бледному Вольдемару, который держал таз, где плавали тампоны корпии, пропитанные кровью.

– Я лучше Николе Угоднику с Ильей Пророком, они корпуса небесные покровители, – ответил денщик. – Святые угодники, да не оставьте барина моего… что заместо отца мне милостью своей… спасите и сохраните мин херца моего, то есть раба божьего Евграфа Федотовича…

На ступеньках дома Юлия Борисовна в этот самый момент обняла за плечи Клер и сказала ей по-русски:

– Ничего. Он крепкий, здоровый мужик. Выстоит. Вы его привезли, спасли. И Гамбс тоже постарается спасти. Пусть он не профессиональный хирург, но он лекарь от Бога, хоть и занимается химией, математикой и механикой, как ученый-энциклопедист. И он его верный товарищ, он сделает сейчас все, что в его силах.

Потом они долго сидели, смотрели, как всходит солнце над парком, над Москвой-рекой, отделенной каналом и лесом. Юлия не задавала вопросов, не расспрашивала. Она ждала, что Клер заговорит и расскажет ей все сама. Но Клер не произносила ни слова. Она словно окаменела вся. Она ждала.

Солнце уже начало припекать, когда Гамбс вышел из дома, снимая на ходу окровавленный кожаный фартук. Они обе сразу вскочили на ноги.

– Ну что? Как он? – спросила Юлия Борисовна.

– Жив, – ответил Гамбс, однако вид у него был не радостный. – Рану я вычистил, обработал и зашил. Но у него поднялся сильный жар. Лихорадка его сжигает. Я боюсь… рана очень нехорошая, может начаться полное заражение.

Он повел их в дом, Евграфа Комаровского уже перенесли в одну из гостевых комнат. Клер увидела его на кровати – голова и торс забинтованы. Он был без памяти.

– Ваше имя все повторял, мамзель, – сообщил ей денщик Вольдемар. – Только вами и дышит.