Имеющий уши, да услышит

Гамбс снова затворился с раненым. Клер… Она словно вернулась назад на два года – в греческие Миссолонги, где не была ни разу в жизни, но так хорошо представляла себе по рассказам тех, кто находился там с Байроном до конца. Как он тоже метался в жару в лихорадке под кисейным пологом на большой кровати, весь облепленный черными пиявками, измазанный собственной кровью…

В Миссолонгах ее не было с ним рядом. Но вот она рядом с ним, с другим, кого так страстно сама целовала в ночи, пытаясь вдохнуть в него искры жизни и надежды… Неужели и его она не спасет? Неужели и он обречен, как Байрон? Неужели она не сможет, не попытается вновь…

– Ах, малиновка моя, а что ты сделаешь? – шепнул ей на ухо голос, столь похожий – и одновременно непохожий на голос Горди Байрона. – Вдруг это судьба твоя хоронить всех, кто любит тебя или когда-то любил? Вдруг так тебе суждено?

– Госпожа Клермонт!

Клер обернулась.

На пороге веранды, где она стояла, – офицер, командир отряда стражников.

– Госпожа, его высокопревосходительство господин генерал приказал мне вам оказывать всяческое содействие, пока он сам у лекаря. И если что… то обращаться прямо к вам насчет часовни и прочего. – Офицер объяснялся на старательном ученическом французском с ужасным акцентом.

– Что случилось? – Клер смотрела на взволнованное, обескураженное лицо офицера стражи.

– Так словами не объяснишь, это надо вам самой увидеть, – шепотом продолжал офицер. – В часовне оно… само собой вдруг появилось!

– Едем в часовню, – объявила Клер. Она взяла с дивана шелковый стеганый халат Юлии Борисовны, забытый впопыхах служанкой, и набросила на себя сверху, затянув пояс на талии. Времени переодевать свое изорванное грязное желтое платье без нижних юбок не было.

На старом заброшенном кладбище, куда они домчали с офицером в экипаже, было полно солдат.

– Я думала, здесь все сгорело за ночь дотла. – Клер смотрела на часовню, у которой даже купол не провалился.

– Стены очень толстые, камень, здание не разрушилось, – ответил офицер. – Но внутри все выгорело. Даже железная дверь расплавилась, мы не могли ее долго открыть, пилили засов, там оружие было вставлено. Когда открыли – таким жаром на нас дохнуло, как из пекла. Я лишь с порога успел мельком рассмотреть, что внутри. Потом мы долго ждали, пока все остынет и можно будет войти… Как в печь.

Клер глядела на черный провал, где не было уже двери, которую солдаты-стражники сняли с петель.

– Внутри, когда мы вошли, было полно пепла, – докладывал офицер. – Мы нашли в нем четыре трупа. Все обгоревшие до неузнаваемости. Три вон там под деревьями, мы их в холст упаковали. Один со сломанной берцовой костью, другой обезглавленный – череп обгоревший мы нашли у саркофага. Третий с пулевым ранением в голову, пуля в кости затылка застряла, оплавился свинец. И четвертый… он у нас в руках рассыпался прахом, от него вот что осталось, – офицер извлек из кармана рейтуз клочок нетронутого огнем черного бархата с остатками серебряного шитья.

– Что вас так встревожило?

– Взгляните сами, госпожа Клермонт.

Они подошли к провалу двери. Клер заглянула в часовню.

Пепел. Обугленные каменные стены. Закопченные колонны. Почерневший каменный саркофаг – он треснул от жара.

В нише за саркофагом – статуя.

Она была черной от дыма и копоти.

Obscuros fio… Делаюсь темен…

Клер увидела то, от чего ее снова до костей пробрал холод.

На черное лицо мраморного Актеона, имевшего портретное сходство с Арсением Карсавиным, была надета маска оленя из бересты – та самая, что они видели в его гробу – с черными прорезями для глаз и сухими сучьями-рогами.

– Здесь все должно было сгореть… как же это… – Клер оглянулась на притихшего офицера стражи.

– Не знаю как, госпожа, – ответил он тоже шепотом. – Когда мы заглянули сюда в первый раз, но войти не смогли из-за жара, я идола этого своими глазами видел. Темный… но никакой маски из бересты на нем не было! Потом мы ждали больше двух часов. Инвентарь на телеге мужики привезли нам из деревни – пожарище разбирать. И когда мы снова вошли – маску эту я на нем увидел. Сюда из моих солдат никто зайти не мог, здесь такое пекло было. А чтобы кто-то другой прошмыгнул – невозможно просто… И маска… она же берестяная… а тут искры тлели! Вспыхнула бы она!

Клер направилась прямо к статуе.

Остановилась. Черные провалы глаз берестяной маски… Рога-ветки… Воздетая рука, с которой когда-то сняли серебряное кольцо бедной Аглаи.

– Кто же явился Аглае в ночи? – громко спросила Клер.

Тишина была ей ответом.

Она подняла руку с раскрытой ладонью и медленно стиснула ее в кулак, словно принося клятву.

– Все равно не будет по-твоему.

Из берестяной глазницы маски выполз розовый живой червяк. Он извивался… он словно пытался дотянуться до…