Имеющий уши, да услышит

Клер кивнула. Пасечник принес им кувшин ягодного взвара – и Комаровский наполнил их глиняные кружки до краев. Клер переела сладкого, однако она знала – чая им на пасеке не подадут. Чай в России дорог, и крестьяне его пьют по праздникам, не то что господа, а ягод летом полно, поэтому все в деревнях варят взвары – компоты. И еще пьют квас, от которого ужасно расстраивается пищеварение.

– Мадемуазель Клер, а с кем еще из окрестных помещиков вы успели познакомиться? – спросил Евграф Комаровский, прихлебывая ягодный взвар и отправляя в рот ложку меда. – Помимо братьев Черветинских?

– Я здешнее общество видела лишь однажды на музыкальном вечере в имении. Юлия позвала гостей – она ведь не посещала Иславское годы, пока муж ее болел, а после его смерти уехала в Италию с детьми. Ее долго не было в Иславском, и она решила устроить тот музыкальный вечер-прием и попросила меня петь на нем, – вспоминала Клер. – Собралось много народу. Ее тетка, мадам Фонвизина, у которой сейчас дети гостят, приехала к нам из Бронниц с кучей родственников – кузин, кузенов Юлии, со своими компаньонками, гувернантками, внуками. А из местных помещиков, кроме братьев Черветинских, были еще двое. Мне их представили.

– Расскажите мне о том вечере, пожалуйста, – попросил Комаровский.

Музыкальный вечер… Начало июня – вечерние сумерки, наливающиеся темнотой ночи. Свечи в гостиной и на открытой веранде, вокруг огоньков белые мотыльки, в столовой слуги накрывали на стол к парадному ужину. На диванах и в креслах большой гостиной расположилось все общество. Клер у рояля перебирала ноты и показывала гувернантке-француженке, приехавшей вместе с внуками мадам Фонвизиной, партитуры – то, что она собиралась петь. Арию Розины из «Свадьбы Фигаро» Моцарта и романсы – французские и тот новый модный русский, столь популярный в нынешнем сезоне – «Черная шаль». Его мгновенно перевели на французский язык, но русские стихи написал знаменитый поэт Пушкин, про которого все говорили, что он разгневал царя своими вольнодумными стихами и отправился в ссылку.

– Какой он был в жизни, лорд Байрон? Что за человек? – с любопытством вопрошал ее, наклонившись к роялю, тучный помещик в зеленом фраке и кружевном жабо, что скрывало его двойной подбородок. Клер его представили как князя Пьера Хрюнова.

– Петруша, все тебе знать надобно, – насмешливо поддел его красавец Гедимин Черветинский, который тоже стоял у рояля возле Клер. – Не мешай мадемуазель готовиться к выступлению.

– Мадемуазель, не сочтите меня дерзким, но мы все наслышаны о вас и лорде Байроне и в газетах читали. Он был, конечно, выдающаяся личность! Великий человек, как Наполеон. – Князь Пьер Хрюнов захлебывался словами. – Но как же вы с ним познакомились?

Клер вспомнила этого Пьера-Петрушу Хрюнова. Толстый, глазки-щелочки прячутся в складках заплывших жиром щек. Он из тех, кого в русском народе метко называют «гладкий боров», хотя в юных годах, возможно, был и не дурен собой. Когда всплескивает пухлыми руками, прямо весь так и колышется, угнетаемый весом толстого живота, прикрытого пестрым парчовым жилетом. Князь Хрюнов щеголь и по-французски говорит с раскатистым нарочитым грассированием и легкой картавостью.

– Я сама хотела познакомиться с ним, – просто ответила Клер Хрюнову. – И когда в Лондоне в гостях тому представился случай, сделала это. Я была молода, тщеславна, бедна. Он был окружен невероятной славой. Его красота была так же знаменита, как и его талант. Куда стремилось мое тщеславие…

– Вы столь же решительны, сколь и прекрасны. – Красавец Гедимин смотрел на нее с улыбкой.

– Ну надо же, кто бы мог подумать! – восклицал Пьер Хрюнов. – Шарман… А вот еще мне интересно… Тоже в газетах об этом широко писали – ваше противостояние с лордом Байроном из-за дочери. После таких романтических отношений – и такая вражда, ненависть. Я осмеливаюсь интересоваться у вас такими личными вещами, мадемуазель, потому что сам нахлебался досыта с собственной семьей – не родственники, а волки, мадемуазель! Лютые звери в нашем семействе, готовые растерзать на куски и всего, всего лишить. – Пьер Хрюнов буквально захлебывался от негодования. – Пусть ненависть не христианское чувство, но лично я в такой ситуации не могу справиться с эмоциями и ненавижу… А как было у вас с лордом Байроном?

– У меня нет и не было к нему ненависти. Только равнодушие и глубокое презрение. – Клер встала из-за рояля, уступая место аккомпаниаторше-гувернантке. – Ненависть – последствие любви. А я никогда не любила Байрона. Я была ослеплена, обольщена. Но это не любовь.

Так она отвечала тогда на музыкальном вечере этим русским господам. Так она лгала им. Стояла, выпрямив гордо стан, затянутый лифом черного траурного атласного платья (по ком был тот траур?), и лгала прямо в глаза бесстыдно. Понял ли Хрюнов, что она лжет им? Понял ли это красавец Гедимин? Он не спускал с нее глаз, пока она пела арию Розины из «Свадьбы Фигаро».