Иметь и не потерять

Глава 8. Сезон на Егольяхе

1

Много раз приглашал меня в свои таежные владения Анатолий Канушин, но крайняя занятость никак не позволяла мне выкроить из повседневной текучки целых два месяца. Чаще всего как раз к исходу года накапливались всевозможные недоделки, без которых двигаться по жизни дальше вряд ли разумно – у каждого своя судьба, свой путь. Да и сам я не могу обрекать себя на долгое созерцание природных красот, простое познание промысловых премудростей, вряд ли необходимых мне теперь, на склоне лет.

Последние годы скрашивает Анатолию одиночество в таежной глуши художник Тумашов Владимир Иванович, человек, увлеченный природой, глубоко и трогательно ее любящий, несущий людям ее свет через свое творчество. В один из промысловых сезонов на Егольяхе он, по настоянию Анатолия, вел дневник, в котором подробно описывал почти все дни, проведенные в тайге. Восторгаясь мудростью, глубокими промысловыми навыками, знаниями природы и трудолюбием Анатолия, он с горечью отмечает неотвратное угасание пушного дела.

Накопленный десятилетиями богатейший опыт старых охотников некому передать: не тянется молодежь в крайне тяжелую и опасную профессию, не горит душой за бережное отношение к дикой природе, не тяготеет познавать ее красоты, спрятанные в недоступных краях, восторгаться ими, осветлять себя. Теперь иные ориентиры, иные ценности…

Общий фон этих записок органично воссоздает ту обстановку, тот духовный настрой, которые незримо присутствуют на протяжении всего промысла. Благодаря тонким штрихам, которые художник сознательно или случайно отразил в них, ясно вырисовываются образы и незаурядного промысловика, и самого пишущего, что является весомым довеском к рассказам Анатолия Канушина.

2

30.09… Летим на высоте 150–200 метров. Внизу хвойные леса, болота. Красиво. По триангуляционной вышке Михалыч нашел нужное место для промежуточного приземления. Опустились, не выключая двигателей. Михалыч выпрыгнул, принял некоторые вещи и, уложив их на давно сделанный плотик, вновь забрался в салон вертолета. Летим дальше. Через некоторое время зависли над землей. Внизу – болото, не сядешь. Торопливо разгрузились окончательно, и вертолет ушел назад.

Из Омска вылетали в непогоду, а встретила нас тайга удивительной тишиной при ярком солнце. Мы с Михалычем в болотных сапогах добрались до кромки леса на крутом берегу речки, через которую был перекинут мосток из толстых жердей. На горке – зимовье.

Красота неописуемая! Лес вокруг могучий. Высокие, стройные пихты и кедры, старые, не в один охват; березы, тоже прямые, мощные – верхушки их поднимаются выше хвои. А воздух! Я сразу ощутил, какую прелесть я вдыхаю.

«Гляди, – показывает мне Михалыч, – дверь избушки открыта, и топор в порог воткнут – это значит, что охотник в этом сезоне покинул избушку». Осмотрелись. Все находилось в том порядке, какой оставил Михалыч год назад. Убедившись, что ничто не нарушено, мы принялись таскать с болота вещи. Под ногами крупная клюква. Хотя и кисловатая, но вкусная. Ел бы да ел.

В первую очередь, перенесли продукты и необходимые вещи. Канистры с керосином, всякие железки, кастрюли остались на плотике. За два часа до темноты решили протопить печку, чтобы прогреть избушку. Стало тепло. Вечер ушел на приготовление ужина и постели. Я лег на нары поверх одеяла, но со временем глубже и глубже подлезал под него…

1.10… Встал с рассветом. Не спеша приготовили завтрак и принялись валить деревья, чтобы поднять потолок на пару венцов – надоело наклонять голову в низкой избушке. У меня маленький, но очень острый топор, у Михалыча топор большой, увесистый. Он посмеивается над тем, как я тюкаю крепкую древесину. Но пока у меня получается неплохо. Большим топором я бы быстро растянул кисти. А так – все мне по руке.

Свалили три лесины. Обтесали четыре бревна.

После обеда управились с еще одной пихтой. Из нее вышло два бревна на длинную сторону избушки. Михалыч, посмеиваясь, говорит: «Так и быть, я возьму себе толстую часть, от комля, а ты теши вершину. Хочу посмотреть, как твой хваленый топор поведет себя на сучках…» Я пренебрег его замечанием и бодро стал тесать бревно, невзирая на сучки. А после обеда, когда Михалыч стал валить еще одну пихту, я попробовал своим топором помочь ему. Топор, конечно, рубил, но плохо. Легок. Нужно было широко размахиваться, чтобы сделать подходящий улар. Михалыч и говорит: «Зимой твой топор будет отскакивать от замерзшего дерева, как от железа. Сучки у пихты не рубят, а сшибают обухом. Они отлетают легко, как сосульки. А лезвие сразу на них зазубрится…» Глянул я на свой топор и ахнул: две широкие щербины выкрошились…

3.10… Ходили на болото с нартами-корытом за мхом для прокладки между бревен. По ходу ели клюкву. Мох дергали руками, в голицах, и до вечера сделали несколько ходок. За ужином долго решали, как будем поднимать верхние венцы с крышей, чтобы подвести под них два ряда новых бревен.