Иметь и не потерять

Еще в начале сезона мой кобель покрыл суку Николая Сайму, и она уже затяжелела. Стала отставать. Шла, шла сзади и скоро мы начали терять ее из вида. Николай обозлился, да оно и понятно, как ни крути, а нервы каждый день напряжены, и это напряжение изо дня в день накладывается друг на друга – выход ее неминуем. «Я, – говорит, – сейчас ее пристрелю, чтобы не задерживала движение…» Я его кое-как отвернул от такого решения: «Ощенится, – доказываю, – догонит…» В разговоре о собаке мы и уловили отдаленный гул. Остановились, слушаем. На лицах глупые улыбки неосознанной радости: раз гудит – значит, какая-то живая душа движется, люди. И минут через пять вывернула из-за кустов танкетка. Затормозила. Дверца водителя отрылась: «Вы откуда такими головешками?..» Объяснили, а он не верит – смотрит подозрительно. Из кузова еще четыре мужика вылезли, давай расспрашивать. Кое-как удалось доказать, что мы никакие не браконьеры, ни шатуны таежные, а промысловики из Омска. Накормили нас буровики, напоили чаем из термосов. Они на работу ехали. От них мы и узнали, что до Нового Васюгана не больше тридцати километров осталось. «Столько прошли, а это расстояние по пробитой дороге пройдете. Тем более на сытый желудок, – напутствовал нас их старшой, – а нам возвращаться не резон…»

В густых сумерках мы пришли в поселок. А там у меня друг – охотник жил – познакомились давно, на одном из промыслов. Идем к нему, а навстречу милиционер. Мы не обратили на него особого внимания, а он остановился, оглядывается. «Ты, – спрашивает, – Канушин?» Остановились и мы. «Да, – отвечаю, – а откуда вы меня знаете?» – «А тебя уже неделю ищут. Из Тары звонили, интересовались…»

Как после выяснилось: на заводе меня уже похоронили – замерз, и все тут. И директор госпромхоза Смирнов забил тревогу: с вертолетчиками начал договариваться. Хотя искать зимой пропавшего в тайге человека, когда чуть ли каждую неделю падает снег и метет пурга, почти бессмысленно.

Пришли мы к Вовке, а он хотя и обрадовался, но вида не подал, говорит сходу: «Смирнов мой телефон каждый день разбивает, а я его утешаю: не беспокойся, говорю, надо будет, Канушин и до Салехарда дойдет и уцелеет…» Позвонил я перво-наперво Смирнову, а потом домой. Вовка помог нам разоблачиться и погнал в баню…

На другой день загрузились в Ан-2 и в Омск. Летим, а в самолете холодина. Смотрю, один парень в ботиночках, так и этак корчится. «Ноги мерзнут?» – спрашиваю. Он кивает: «Не то слово…» – «Снимай ботинки и прячь ступню в собачий мех». Собаки наши тут же, возле скамеек, в одном клубке, лежали. «А они не укусят?» – «Не бойся…»

Так собаки и грели наши ноги до самого Омска, и так состоялось наше очередное возвращение домой.

… А история с отставшей Саймой получила свое продолжение. После нас, уже в январе месяце, заехал на мой участок Витька Червяковский. Заехал на снегоходе. Промышлял. А когда вернулся, рассказал мне: «Иду по путику, вижу – какое-то животное впереди мелькнуло. Передернул затвор карабина, пригнулся, сделал пару шагов вперед и разглядел среди подлеска собаку. Удивился – а она в капкане, тощая. Но, видно, недавно попалась – иначе бы замерзла. Освободил я ей лапу – и в зимовье. Недели две она лежала в избушке, не могла ходить, а потом выправилась. Я ее привез в Тару. Щенки от нее пошли добрые…» Из разговора я понял, что это была Сайма. Каким-то образом прожила она в зимней тайге не меньше месяца. Трудно поверить – но факт…

Что же касается удач, о которых я не стал говорить, были они и у меня. Но разговор про них как-то не ложится на душу: все это обычное, знакомое, изведанное многими охотниками-промысловиками. А главной своей удачей считаю тот особый настрой, те особые силы, которые подарила мне судьба, проведя через крещение таежным промыслом и окунув в то редкое состояние, когда и тело, и душа, что ружейный курок, находятся на постоянном взводе. Говоря современным языком – прибывают в охвате не проходящего экстрима. И вряд ли какое-то иное занятие может держать человека на грани долгого балансирования между опасностью и надеждой. Но жить тихим растением, цветя и тихо, медленно увядая, я не могу, не хочу и не стану. Через год мне будет семьдесят лет, но я постоянно, в октябре, вылетаю в большой лес, в свои заветные угодья. И только неестественные силы могут перекрыть мне этот путь. А сам я нахожусь в твердой решимости летать туда до тех пор, пока где-нибудь под кедром или сосной не опрокинусь в бессилии на спину и в последний раз утону взглядом в чистоте глубокого неба, уносясь к нему тайным облаком.

* * *

Почти тридцать лет отпромышлял я в тех первозданных местах, и с той поры ежегодно, за редким исключением, начиная от средины октября и до конца года, провожу в дорогих сердцу угодьях. Имея в верховьях Егольяха обширный дом с баней и хозяйственными постройками, четыре избушки на разных путиках, я до сих пор не бросаю промысел, хотя и занимаюсь им больше для души, а большей частью просто отдыхаю, набираясь сил на дальнейшую жизнь, на добро и светлую радость…