Иметь и не потерять

Ее шаги он уловил сразу же и вначале подумал, что чудится то ему, пустой звон. Но шаги жили, двигались к мастерской, и художник вскочил, в волнительном окате радостных чувств, кинулся к дверям, распахнул их – и вот она, его фея и муза в одном лице, его упоительная женщина! Боль и бальзам души…

Будто заново он чувствовал ее. Ее изгибающееся в сладострастии тело, ее ласковый, как колебание цветковых лепестков, шепот, ее сбивчивое дыхание, ее исступленный стон. И, как никогда, пьянел от этого, едва ли не кусая губы в порыве судорожного расслабления всех мышц.

Художник, отодвинул столик с дневником и потянулся к мольберту. Новые подробности ее портрета замелькали в его воображении, и он начал с особым неистовством, на какое только был способен, работать.

Творчество – особое состояние мыслей и души, и если такой момент наступает, упускать его расточительно. Художник знал это и работал, несмотря на позднее время. Ему было все равно, что там, за окнами мастерской, утро или вечер, день или ночь, какая погода. Главное – вдохновение, то, что несет с собой чудо – возможность творить. А потому он нередко оставался ночевать в мастерской и тогда предупреждал жену, отключал телефон и запирал двери…

Мощный свет освещал только холст, туго натянутый на подрамник, и оттого по стенам мастерской ползли широкие тени от работающего художника, вырастали причудливые фигуры от его движений, а из-под кисти мастера, словно по некому волшебству, выплывали цветовые гаммы, проявляя живые формы.

Спал город, спал дом, спала мастерская, не спал лишь один охваченный божественным состоянием художник.

12.10.20… г.

«Милый, милый Игорюшка! В это особое время с мягким и лучезарным теплом, с паутинками и тонкими запахами увядания – я с особой нежностью вспоминаю тебя, нашу прошлую встречу. Нашу близость, наш недолгий разговор. Вспоминаю и сравниваю эти недолгие дни бабьего лета с редкими днями наших встреч. И те, и другие приходят после хмари и тягостной нудности. Приходят вопреки дождям, холодной слякоти и непробивной скуки.

Да разве могут какие-то дожди остановить меня! Я влетела к тебе, как птица с намокшими крыльями, и ты долго сушил мое лицо поцелуями, мои влажные волосы горячими ладонями и снимал с меня сырую одежду, а я таяла в упоительной неге, замирала от счастья и до каждой кровинки согрелась, отпылав в нашей близости.

А после, пока сушилась моя одежда, мы пили коньяк и тихо разговаривали. Это была такая идиллия, такая благодать, какие остаются в памяти на всю жизнь! И я благодарна Богу, что ты у меня есть, что ты живешь на свете! Пусть вдалеке от меня, пусть. Душа моя всегда рядом с тобой. И если даже наши встречи когда-нибудь по какой-то причине прекратятся – я все равно буду тебя отмаливать. Живи, мой любимый, долго-долго, неси бережливо мое счастье, а людям светлую радость своими работами!»

* * *

Тот дождливый день конца сентября художник не мог не помнить по двум причинам: во-первых, художественный совет выдвинул его кандидатуру на участие в общероссийской художественной выставке, запланированной на весну следующего года; во-вторых, Даша в тот день была по-особенному близкой, какой-то родной. Она приехала в условленный день, несмотря на дождь, и немного вымокла, пока добиралась от автовокзала до его мастерской – лило так, что и зонтик не помог. И он ласками согревал ее милое, по-детски покорное лицо, тело, и какое-то иное, до того не проявляющееся, чувство родственного зова заливало его душу, и он с особой нежностью опекал ее, будто своего ребенка. Именно тогда художник впервые почувствовал более глубокую, нежели пылкая страстность, внутреннюю связь с боготворимой им женщиной. И оно, это чувство, усиливалось с каждой их очередной встречей…

Бились в оконное стекло упругие снежные вихри. Накапливались по углам мастерской сумеречные тени. Тоненько зудел в какой-то рамной щели, рвущийся в тепло ветер. Художник включил осветительную лампу, и с холста подрамника на него глянула ласковым взглядом, будто живая, Даша.

Он дописывал ее портрет. Во всяком случае, верхней его частью он был доволен. Ему удалось передать и красоту милого лица, и его нежность, и отразить особое душевное состояние в открытом взгляде молодой женщины – то, над чем он работал несколько дней, стараясь как бы оживить эти притягательные глаза. И творческая интуиция подсказывала художнику, что наполовину портрет почти состоялся. Только в нижней части холста он всего лишь эскизно набросал дальнейшую композицию своего замысла.

«Успеть бы к выставке закончить, – подумалось художнику. – Осталось едва ли больше трех месяцев, а еще надо пейзажи подработать. – И тут же это беспокойство оттеснили другие мысли. – А надо ли его выставлять? Я же ее для себя писал. Она моя, и только моя…»

29.10.20… г.