Иметь и не потерять

В густом лесу и днем-то сумеречно, а вечером и вовсе темновато. Каждый куст зверем кажется. И будь ты хоть каким храбрецом – все равно в душе щекоток проклюнется. Щекотало в груди и у меня. И уже на выходе из лога, на привычном месте, я увидел знакомые пни и обомлел – их оказалось не два, как обычно, а три! Причем один из них шевелился. Ноги одеревенели, тело ослабло, но я продолжал двигаться, как по инерции, остро вглядываясь в едва качающийся пень. «Что это? Приведение? Морок? И что делать? Возвращаться? Насмешек потом не оберешься?..» А пень покачивался: туда-сюда, и с каждым его движением будто обрывалось у меня что-то внутри. Ни до, ни после я не испытывал такого пронзительного смятения. Но в самой глубине сознания все же теплилось простое чувство любопытства, и ноги двигали меня вперед. Еще два-три шага, еще… И вдруг, словно в кинокадре, проявилось нечто знакомое, людское: нарисовался сидящий ко мне спиной человек. Как водой меня окатили с головы до ног – так пошло в распыл оседлавшее мое тело напряжение. И теперь уже твердо я зашагал к кряжистым пням, среди которых сидел, покачиваясь, какой-то мужик. От него ощутимо несло перегаром. Тараща на меня пьяный взгляд, он пробубнил:

– Где это я?

– Где, где? В Караганде! – с чувством некоторой мести за столь недавнюю оторопь произнес я. – В логу, за городом!

– Помоги мне, парень, выбраться отсюда…

Кем бы ни был этот пьяный, заплутавший в сумерках человек, бросать его в таком разе не в моих понятиях. И пришлось мне волочь едва перебиравшего ногами мужика до самых людных улиц и даже поймать ему такси.

Стыдно мне было после того «приключения» за свой страх, хотя, что говорить, в каждом из нас осталось что-то первобытное, неосознанное, таящееся в глубинах души с тех самых времен, когда люди не могли объяснять простых явлений и боялись даже того, что в наше время кажется обыденным.

Никому не рассказал я про тот случай, а расскажи – перевернут все с ног на голову, и пойдут гулять среди людей страсти про нечистый лог… Что поделаешь, уж так устроена наша душа – тянет нас к чему-нибудь таинственному, неземному. Хотя если глубоко пофилософствовать, то можно объяснить эту тягу, хотя бы теоретически.

5

Осень катилась в полном развороте – с дождями и мокрым снегом, и в самый слякотный день конца октября получил я из дома знаковое письмо – моя некогда душевная зазноба Юлия разошлась с Толиком и объявилась в Приреченске. Ну, объявилась – так объявилась. Мне-то что? Особенно теперь, когда давным-давно все истаяло. Благостно, конечно, на душе, когда она полнится любовью, когда ей есть кого любить, и пугающе пусто, когда все сгорает. Но у меня впереди была целая жизнь – годы и годы, а с ними и «звездочка» на иное счастье, иную любовь должна засветиться. Пронеслось это в мыслях и потухло. Видимо, и впрямь повзрослел я на крутом жизненном вираже, трезвее стал. Сердце окунулось лишь в тепло воспоминаний о доме, матери, дедах и успокоилось – жизнь там шла своим чередом, со своими неотъемными заботами, ровно, без особых срывов и горения. И то ладно. Сунул я письмо в боковой карман спецовки – и на участок.

Работа, работа и работа… Стремясь повысить знания да и, по возможности, практические навыки, я стал много читать специальной литературы, глубже вникая в тонкости обработки металлов, в электротехнику, гальванику, литейное дело… А в тех твердо нацеленных делах катилось время, и как-то нежданно-негаданно пришла зима.

Вечером еще черная хмарь закрывала строения, грязь ошметками липла к сапогам, а утром – будто сметаной все залило – белым бело. Там, в Приреченске, в это время снегом и не пахло: зима, если и была, то коротенькой, капризно-сопливой, хмуроватой. А в Сибири она сразу заявила о себе борзым морозцем с похрустыванием снега, с яркими, до рези в глазах, солнечными днями. И вскоре нашел я лыжи в кладовой спортзала и стал по выходным дням осваивать близлежащие горки. А они были на выбор: пологие и крутые, увалистые и в откосах, с короткими и длинными спусками. Такого лыжного кайфа я еще никогда не испытывал, и даже с некоторой теплотой подумал о местном климате и рельефе. В дорогих мне краях, ввиду неустойчивой зимы, лыжные прогулки могли быть разве что редкостью.

Почти до Нового года стояли сносные, не более пятнадцати градусов, морозы, и я использовал лыжи на всю катушку.

Налет душевной тревоги от неопределенности на будущее, от разлуки с близкими людьми, с друзьями и всем тем, что питало мою жизнь в недалеком прошлом, слетел, как изморозь с деревьев под дуновением легкого ветра. Я окреп и духовно, и физически. И на работе, благодаря моим искренним стараниям и успехам, мне предложили возглавить цех механической и горячей обработки металлов. Новая должность – новые хлопоты. И хотя Антонина Павловна оставалась моим непосредственным начальником, по сложным производственным вопросам мне все чаще и чаще приходилось обращаться к Петру Петровичу Лукашову.

* * *