IMG_0002

Перед тем как разогнать оба законодательных собрания, их заседания были перенесены в Сен-Клу, чтобы избежать выступлений рабочих предместий и плебейских масс, которые на угрозу разгона народных представителей отвечали: «Скажите вашему господину, что мы здесь по воле народа и уступим только силе штыков». У всех было еще свежо в памяти, что после этих слов Людовик XVI побоялся послать «штыки», которые вскоре обратились против Бастилии и полуторатысячелетняя монархия была раздавлена народными массами. Все помнили, как были задавлены жирондисты, как в прериале 1795 года народ носил на пике голову члена термидорианского Конвента и показывал ее другим членам Конвента.

Прекрасно это понимал и сам Бонапарт, а поэтому он не решился сделать в Париже то, что сам задумал. Это казалось ему слишком опасным, а поэтому место основных действий было перенесено в провинциальный городок, где единственным большим зданием был дворец — один из загородных дворцов французских королей.

Вначале действие разворачивалось так, как планировал Бонапарт. Внешне все выглядело законно, и он на основании декрета объявил войскам, что отныне они поставлены под его команду и должны «сопровождать депутатов в Сен-Клу*.

Затем он повел войско в Тюильрийский дворец, где заседал Совет старейшин, и окружил его. После этого Бонапарт вошел в зал заседаний в сопровождении нескольких своих адъютантов. Он никогда не умел говорить публично, и поэтому произнес довольно бессвязную речь. В ней были такие слова: «Мы хотим республику, основанную на свободе, на священных принципах народного представительства... Мы ее будем иметь, я в этом клянусь». После этого он вышел на улицу, и войска встретили его приветственными возгласами.

Неожиданно к нему приблизился некто Ботто, которого послал Баррас, обеспокоенный тем, что Бонапарт до сих пор не позвал его. Увидев Барраса, Наполеон громко закричал, обращаясь к нему как к представителю Директории: «Что вы сделали из той Франции, которую я вам оставил в таком блестящем положении? Я вам оставил мир — нахожу войну! Я вам оставил итальянские миллионы, а нахожу грабительские законы и нищету! Я вам оставил победы — нахожу поражения! Что вы сделали из ста тысяч французов, которых я знал, товарищей моей славы? Они мертвы!» И дальше он вновь повторил свои слова о том, что стремится к республике, которая будет основана «на равенстве, морали, гражданской свободе и политической терпимости». Все произошло быстро и без каких-либо затруднений — даже не пришлось никого убивать или арестовывать. Директория была ликвидирована. Сиейес и Роже-Дюко сами были в заговоре, Гойе и Мулен, видя, что для них все пропало, молча пошли за войсками в Сен-Клу. К Баррасу направили Талейрана с приказом заставить его подписать заявление о собственной отставке.

Убедившись, что Наполеон решил обойтись без него, Баррас сразу же подписал требуемую бумагу и заявил, что хочет вообще оставить политическую жизнь, удалившись в свое имение. Его тут же под конвоем взвода драгун отправили на новое место жительства. Он навсегда исчез с политической арены и больше о нем никто ничего не слышал.

К вечеру 18 брюмера квесторы обоих законодательных собраний были в Сен-Клу. Оставалось лишь ликвидировать сами эти собрания. Несмотря на то что Совет старейшин и Совет пятисот были окружены гренадерами, гусарами и драгунами, а поэтому находились целиком во власти Бонапарта, он решил обставить дело так, будто Советы сами признали свою непригодность и распустили себя, передав ему власть.

Современники отмечали, что подобное стремление сохранить законные формы во время переворота было абсолютно несвойственно Наполеону, но на этот раз он не был все-таки до конца уверен, что среди солдат не возникнет недовольство, если он открыто заявит

о насильственном уничтожении конституции. Поэтому Наполеон решил вести себя спокойно и мирно, в противном случае план его мог сорваться, так как итальянская армия была основательно поредевшей, а преданные ему тридцать тысяч солдат находились в далеком Египте.

С самого утра были выполнены распоряжения по дислокации войск между Парижем и Сен-Клу. Население столицы с любопытством наблюдало за передвижением войск, а также за длинными колоннами карет и пешеходов, которые шли из Парижа в Сен-Клу. Простой народ не выказывал никаких признаков волнения. В центральных секциях Парижа, кое-где выкрикивали: «Vive Bonaparte!», но в основном все занимали выжидательную позицию. Заседание Советов было назначено на 19 брюмера.