Имя: Избранные работы, переводы, беседы, исследования, архивные материалы

Схематически намеченные выше различия между лосевской и булгаковской версиями имяславия могут быть теперь даны в более развернутом виде. Как сказывается разница в понимании Лосевым и Булгаковым онтологического статуса языка (в связи со степенью его вовлеченности в нетварный мир Первосущности) на собственно лингвистических уровнях концепций, и прежде всего – на интерпретации той «пограничной полосы», которая существует между «первословами» и грамматическими и лексическими слоями естественного языка? Какие мыслятся здесь «переходы» и трансформации?

Мы видели выше, что максимально расширяя онтологическую сферу языка, вплоть до самой Первосущности, Лосев вместе с тем, а возможно – тем самым, максимально же сузил «количество» конститутивных свойств «языковости» как таковой, фактически оставив в качестве такового свойства лишь одно – распадение на субъект и предикат (в далевой генетической перспективе принцип предикативности возводится Лосевым к взаимоотношениям между сущностью и энергией, а в синхронном аспекте предикативность практически является у него синонимом коммуникативности и интерпретативности). Эта – назовем здесь ее «коммуникативной» – направленность настолько разветвленно пронизывает все лосевские лингвистические работы, что в каком-то смысле можно даже говорить, что не коммуникативность является главным свойством языка, но что язык является одним из, хотя и главным, способом осуществления коммуникативности (или предикации). Теоретически этот «переворот» координат вполне мыслим и даже, вероятно, перспективен, но не для нашего – лингвистического – контекста. По всем другим, кроме принципа предикативности, параметрам «первослова» и «естественный» язык могут, согласно Лосеву, различаться, причем – настолько существенно, что это практически исключает вероятность установления между ними каких-либо однозначных и весомых соответствий (возможны только ассоциативные параллели). «Все, что угодно», в том числе и из области «первослов», может, по Лосеву, грамматически и семантически выражаться в речи через «все, что угодно». Расщепление «первослова» на субъект и предикат, оставляющее – так же, как у Булгакова – субъект (т.е. саму сущность) за пределами человеческого сознания, может производиться, по Лосеву, в самых разных направлениях, причем результаты этого «свободного» выбора предиката тоже могут получать самые разные грамматические и синтаксические облачения. То, что предикативная часть «первослова» всегда, по Лосеву, субстанциализируется (т.е. получает смысловую субстанцию – см. выше), еще не значит, что она сразу же «субстантивируется», т.е. «переводится» в существительное и только в существительное. Смысловая субстанция независима, по Лосеву, от субстанций «естественного» языка и ведет себя по отношению к ним, т.е. к диктуемым грамматикой именным и глагольным и другим формам, совершенно свободно.

У Булгакова напротив: зависимость предикативной части «первослова» от трансформирующего его в синтаксический субъект «естественного» языка существует, хотя и у Булгакова эта зависимость понимается не жестко: онтологические центры бытия (т.е. предикативная часть «первослов», трансформированная в речи в синтаксические субъекты) получают при своем словесном воплощении, по Булгакову, преимущественно (но не абсолютно) либо прямо форму, либо синтаксический статус существительного. Недаром в уже упоминавшемся выше оригинальном собственно лингвистически нововведении Булгакова выдвинута идея именно о лингвистическом способе выявления онтологических центров речи. То – повторим эту булгаковскую идею – что не поддается десубстантивации, т.е. переводу из существительного в другую часть речи, без изменения смысла высказывания, является, по Булгакову, онтологическим центром данного высказывания. Соответственно надо, видимо, понимать, что то, что не выражено в речи существительным, не является изначально онтологическим центром данной речи. Между онтологией и языковым оформлением высказывания устанавливается, таким образом, хотя и не жесткая, но все же достаточно весомая связь. Отличие от лосевской концепции здесь, очевидно, можно даже – для рельефности – как бы развернуть это различие и в другую сторону: исходя из собственно лосевского тезиса о том, что предикативная часть первослова не предопределяет собой своей будущей лексико-грамматической оформленности, что эта оформленность может оказаться «какой угодно», следует и обратное, Лосевым специально не акцентированное, но выразительно подчеркивающее отличие его позиции от булгаковской, положение: грамматически субстантивированные формы тех или иных «кусочков» смысла высказывания еще ничего, по Лосеву, не говорят о субстанциально-онтологическом статусе этих смысловых фрагментов.