Имя: Избранные работы, переводы, беседы, исследования, архивные материалы

В «естественном» языке (следующий нисходящий уровень) предикативная часть «первослова» подвергается очередной предикации; мы имеем здесь, таким образом, «предикацию предикации» (или «символ символа»), которая также имеет двухчастную структуру: исходная первопредикация трансформируется в субъект слова «естественного» языка, само же это слово всегда есть, по Лосеву, энергетически-предицирующее (или: интерпретирующее) действие. Здесь тоже осуществляется особая разновидность предикации: формально она совпадает с предикацией на вне и до тварном уровне, так как сущность или субъект предикации на «естественном» языке входит в предикативную часть слова, но реального выхода в мир сущностей слово «естественного» языка принципиально не имеет, поскольку то, что функционирует здесь как субъект, по изначальной своей природе есть предикат. Сущность как бы энергийно «схватывается» предикативными границами, но субстанциально остается вне досягаемости.

На всех трех уровнях, таким образом, действует один и тот же, имеющий коммуникативную телеологию процесс предикации, всегда оставляющий сущность за пределами используемой человеком субстанции, будь то чистый смысл или чувственная плоть «естественного» языка. Вывод многозначителен для лингвистаки: то, «о чем» говорится в высказывании на «естественном» языке, т.е. синтаксический субъект всегда есть то, что в других предшествующих высказываниях было предикатавной частью, в пределе – предикативной частью «первослова». Собственно синтаксические субъекты, следовательно, никакого субстанциального смысла в себе не несут: они всегда по генезису предикаты либо из до и вне языковых сфер, либо из «чужих» высказываний. Отсюда и «таинственное» поведение в языке местоимения «я»: оно фиксирует ту позицию в языке, где мыслится реальная личностная субстанциальность, но эта субстанциальность, тем не менее, лишь условно фиксируется этим местоимением как семантически «пустым» знаком (интересно, что именно такое понимание функции местоимений дано и в так и оставшейся Лосеву неизвестной, судя по пока имеющимся данным, булгаковской «Философии имени»).

Многоступенчатая предикация, составляющая, по Лосеву, основу языка, вводит в язык и принцип многосубъектности высказывания: одно и то же предложение, состоящее, по определению, как минимум из двух предикаций, может совмещать в себе два голоса двух разных субъектов речи, являющихся первичными авторами каждой из этих предикаций. Но и «двуголосие» не предел: как уже говорилось выше, персонифицирующее отношение может распространяться, согласно Лосеву, на все присутствующие в высказывании синтаксические субъекты, и тогда за каждым из них может слышаться личностный («олицетворенный») голос, хотя все эти голоса будут продолжать гармонично совмещаться в пределах единого высказывания или единого действа. (Напрашивающиеся здесь религиозные параллели мы сознательно опускаем.) Понятно отсюда, почему в качестве наиболее адекватного названия для происходящих в речи языковых процессов поздний Лосев стал употреблять термин «интерпретация»: если все синтаксические субъекты нашей речи суть по происхождению чужие предикации, то наши над ними смысловые операции уже не могут пониматься как непосредственная первичная разработка темы (например, как логическая операция по формальному расширению состава признаков данного объекта), но только как вторичная смысловая ее обработка, т.е. как интерпретация. Если лингвистически «ужесточить» это лосевское положение, то мы получим тезис о принципиальном «непопадании» онтологии в речь. Язык не имеет в себе никаких субстанциальных сгустков «объективной реальности», он весь – коммуникация и интерпретация, которые всегда кружат вокруг онтологии, но которые никогда ее в себя реально не вбирают. (Другое дело, что и саму онтологию можно понимать иначе, например, коммуникативно, и тогда, наоборот, язык будет составлять непосредственную субстанциальную часть такой онтологии. Однако в нашем контексте, адаптирующем имяславие к современной теоретической лингвистике, такого рода коренные пересмотры фундаментальных категорий нецелесообразны, хотя, если иметь в виду лосевскую позицию саму по себе, такой поворот темы вполне возможен – см., например, предыдущую статью «Лосев, исихазм и платонизм».)