‹…› Я даже в этом смысле думала и о художниках, живописцах, хотя так плохо знаю живопись. Но то великое, что знаю, имело и имеет свое атмосферное сияние, свое, если приземлиться, биологическое поле. Но это не такое уж и приземленное. Я знаю тех, кто может видеть нимб вокруг головы другого человека. Что там далеко ходить, помнишь, я тебе рассказывала, как папа и бабуля видели голубое сияние вкруг моего лба. Просто я сейчас не нашла другого примера, прости. ‹…›
120. Е. Макарова – И. Лиснянской
Дорогая моя родная мамочка! ‹…› Весь Иерусалим в заторе – демонстрация против ООП. Услышала в этом беспорядке, что Ельцин распустил парламент. Решила зайти в кафе и почитать письма. Зашла. Вынула папино, оно было одно, пришла в ужас, побежала домой звонить ему. Написано-нацарапано, коротенькое, возбуждение какое-то, болезнь. Дозвонилась – он еле говорит. Перезвонила, Ира не позвала папу к телефону, сказала, что после разговора со мной у него подскочило давление. Теперь я не знаю, что на самом деле происходит.
После этого я взялась курить, пить кофе и читать твои письма. С каждым письмом у меня отлегало от сердца (вечером все еще раз прочту, помогает), столько радости они мне принесли!
И стихи, и проза, и все, что там есть. Конечно, мне было очень приятно, что меня похвалили, но еще более обрадовала твоя и Семена Израилевича оценка моего рассказа. Я так рада, что в нем есть атмосфера, что удалось ее передать. ‹…›
Мамуля, мне ничего не кружит голову, кроме вдохновения. Когда после периодов уныния вдруг встанешь с утра и начинаешь все видеть, все лезет в глаза, все запоминается, – это для меня знак.
Сейчас взялась за что-то совершенно мне неясное, написала страниц 80 и не поняла еще. Там десятки стилей, пластов, есть две сквозные героини – 90-летняя Лизелотта и ее 70-летняя племянница. Когда-то Лизелотта отравила сестру (мать племянницы) из-за любви к мужу сестры, который ей обрыдл вскоре, зато она завладела Лизелоттой, – теперь она стара, и племянница, не знающая о причинах внезапной смерти матери, ухаживает за ней. Это все не рассказывается, а проскваживает. Вокруг – немыслимый шум и сумбур. Племянница пишет книгу об ангелах барокко, это тоже сквозная тема. География – Австрия, Зальцбург, тема Моцарт – Сальери, очень много музыки (отравленная была виолончелисткой), искусства (из-за темы «ангелы барокко), есть линия Колизей – кошки – смех на руинах, или общая тема «руины 20-го века», кошки как хорошо приспособляемые ко всем императорам и властям существа, есть тема врач – нацист, продлевающий жизнь Лизелотте и читающий украдкой Пророков под симфонию Малера, и еще вставные новеллы, смысл которых мне пока непонятен, а также двое «воителей» – матушка с батюшкой – в пространных диалогах о морали, Голгофах, Стенах Плача и пр.
По-моему, это надолго. ‹…›
Утро. Я встала рано, чтобы успеть дописать кусок, пока все спят, и закончить письмо. Включила радио – переворот в Москве[192]
. Шарики-за-ролики! Что это значит?! Руцкой – он, по-моему, Ельцин иного типа, как Ельцин был модификацией Горбачева. Но кто рядом – Хасбулатов? Откуда? Немедленно шлю вам приглашение. ‹…›Дорогая мамочка, почитываю для вдохновения твои письма, про атмосферу и пустоту. Мечтаю о вас здесь, – пройдемся по Тальпиоту, посмотрим на Город сверху, в кафе засядем с хорошими сигаретами… Ой, мамочка, моя мамочка…
Мне нравятся «циферблаты лиц», – время-лицо.
Может, найдешь что-то вместо сочетания «сияющих» и «погожих». Погожий – это по ощущению (моему) – не яркий, скорее, ясный, приветливый, нежный, но это чепуха. Вот был бы у меня твой дар!
‹…› Время очень тревожное, сейчас слышала о том, что произошло у вас ночью на Ленинградском шоссе.