Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

30 июля 1993

‹…› Это лето, правда же, очень странное. Долгое, связанное с ожиданием денег, приезда режиссера, все проекты висят, – хорошо, что я полгода получала грант и учила за такие деньги иврит, это просто был дар небес. На иврите я теперь говорю почти как по-английски, с чтением хуже.

Сегодня ничего не делала, кроме обеда, и постриглась, правда коротко, но шармантно!

Читала «Камень». Так, с пятое на десятое. Так я все читаю, возьму в руки хоть Гамсуна, хоть Гоголя, почитаю несколько страниц – и хватит.

‹…› Иногда читаю ваши газеты, кошмарные статьи про московские морги, рэкет, убийства, – как там можно жить?!

Здесь для меня самым, наверное, трудным оказались перепады состояний. Это наверняка связано с самим Иерусалимом. Каждый день – новые состояния, то полна сил, то совершеннейшая пустота, но наплыв энергии, то апатия, – таких резких перепадов я не помню, и сплю сейчас предостаточно, и не нервничаю, и все равно все вверх-вниз, вниз-вверх, борюсь с собой как могу, силой заставляю себя работать. На большую, одинокую работу нет дыхания. Может быть, это не от перемены места, а от внутренней неприкаянности? Но с чего бы ей взяться, при разных неопределенностях все-таки главные вещи определены, в смысле сферы раздумий, материала и пр. Все время думаю о Мальве. Что с ней случилось?! Сегодня 30 июля, день рождения Фридл и день смерти Юры Карабчиевского. ‹…›

18.8.93

Мамуля, наконец-то села за письмо тебе. Поделиться с тобой своей радостью. Ты не представляешь себе, как здорово все прошло, каких замечательных актеров выбрал Крофта, какая это была интенсивная творческая работа с ним, дизайнером, музыкантом и драматургом! Впервые я имею дело с настоящим театром, при том сразу – мирового уровня. Это и чудовищно сложно, но и так прекрасно, когда вокруг трагической истории Швенка собрались веселые люди, чувствующие притом и понимающие отлично, какую трагикомедию мы разыгрываем перед самими собой и зрителями (будущими). Наши разговоры и репетиции проходили на сцене, в море, на Масаде, по дороге в Бейт-Терезин, в бассейне, в квартире, в саду, дома, на приемах, в тишине и шуме, – но не прекращались ни на мгновение. Это то, что мне было нужно, – режиссер-христианин, чех, выросший на народном театре, на фольклоре и дошедший до постановки «Вавилонской башни», человек огромной внутренней силы и понимания универсальности трагедии и комедии, мы спорим, ругаемся, стоим каждый на своем. ‹…› Что меня еще очень обрадовало в Крофте и его труппе – отсутствие цинизма. Точное понимание того, над чем мы смеемся и над чем мы плачем. Крофта сказал, что спектакль не будет окупаться, поскольку мы покажем его в России и Восточной Европе, что мы покажем его тем, кто сегодня находится в ситуации, подобной той, что была во времена Швенка. Он относится к этой истории, как ключевой, – смех на руинах, Аристофан, гибель Империи, гибель европейского еврейства, гибель армян и югославов, – все это для него театральное пространство, в котором будет жить Швенк сегодня.

Ты знаешь, всякий раз, когда мои сумасбродные идеи вдруг начинают обрастать людьми, друзьями, помощниками и в конце концов обретают художественную форму, я ощущаю такую полноту жизни и осмысленность того, что делаю, – это случается нечасто, – но в такие моменты я чувствую себя совершенно счастливой.

‹…› Федя работает на стройке, зарабатывает себе на машину. Вчера принес цветы в дом, мне было приятно. У Феди разные идеи – например, Крофта сказал, что может взять его бесплатно в Театральную академию, где он декан режиссерского отделения, – Федя ему очень понравился. Но Федя никогда о театре не мечтал. Теперь задумался. ‹…›

Маня находится в сомнамбулическом состоянии переходного возраста, – подружки, друзья, развлечения, – к школе совершенно не готовится, хотя ей дали задание по математике, уговорить ее делать что-либо невозможно, она говорит, что она другая, что живет так, как ей нравится. ‹…›

119. И. Лиснянская – Е. Макаровой 5–6, 14, 16 сентября 1993

5.9.1993

Добрый день, моя красавица! Через шесть дней будет два года, как я тебя встречала ночью в Шереметьеве! Удивительное дело: 2 года с одной стороны прошли как вечность, а с другой – как мгновение. Кажется, что очень, очень давно я услышала по ту сторону барьера тоненькое: Мама! В то же время раз это тоненькое и высокое «мама» застряло в моем слухе, так значит, это было вот-вот.

Дорогая моя, хочется писать как ты: насыщенно фактами, событьями или ожиданьями исполнений каких-либо желаний. Но где эти факты и упованья взять? Самый крупный мой выезд, равный твоему вылету, ну не в Италию, а, скажем, в Чехию, был выезд к Машке на день рождения, это когда я тебе так бесславно звонила, так тупо.