Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Еще раз всмотрелась в фото, там на стуле стоит коробка с надписью, по-моему, на итальянском. Но и это, м.б., случайность, могла ты коробку привезти домой. Так что этот «детектив» мной не прочтен. Вид у тебя вполне довольный, глядишь озорно-весело, никакого «курицыного глазика», слава Богу. А то когда смотрю на «курицын глазик», все во мне от жалости замирает. Я все тебя жалею, особенно когда у тебя нет времени выспаться. А это у тебя очень часто.

Сейчас у меня тоже как бы нет времени, хотя внешний его избыток продолжает существовать. ‹…›

Кажется, получается, что с одиннадцатого июля мы здесь еще натянем на полсрока, т. е. до 23 или 24 июля. А там будем жить в городе. Если никого не найду в помощники, есть неплохой вариант: залечь в писательскую больницу. Там тоже почти дом творчества, отдельные палатки, а внизу скверик, и воздух гораздо лучше, чем на Аэропортовской.

Я всегда верю и знаю, что безвыходных положений не бывает. Некоторые члеписы время от времени едут в эту больницу отдыхать.

Видишь, цвет пасты переменился. Сейчас пишу той ручкой, которой стихи записываю. А твоя кончилась, вернее две ручки, которые были для писем тебе, иссякли. Немало же я тебе всякой чепухи понаписала в этом году. ‹…›

114. Е. Макарова – И. Лиснянской Июль 1993

Дорогая Мамулечка! Вчера прочитала все письма, не отрываясь, про 28 роз и Машер, которая должна (зачем?!) перепечатывать все снова.

Письма такие замечательные, такие точные (представляют неструктурированное, текучее время, в котором ты, покачиваясь, то недомогаешь, то ешь всякую чепуху из пакета Сарнова, при этом ожидаются дожди, и тебя везде печатают…).

Как это не похоже на мою реальность, в которой я бегаю, потею, влезаю в душ, абсолютно ничего не читаю, – извожусь в чужом пространстве (язык, эпоха, ландшафт)…

‹…› Вчера с Диной (девушка из ЮАР, с которой мы работаем над Швенком) поехали к ее брату на кладбище. До этого мы были с ней и Федей на кинофестивале, смотрели фильм «Шарлотта», – помнишь, я рассказывала или показывала вам французскую художницу, которая за два года нарисовала и описала свою жизнь, погибла в Освенциме? Короче, это очень культурная работа французов, особенно важно это видеть тем, кто это никогда не видел. В Синематеке была суета, мы познакомились с продюсершей фильма, выпили воды со льдом, закинули Федьку домой и отправились в Гиват-Шауль на кладбище.

Солнце уже зашло, и темнота обрушилась на наш Иерусалим, – белоснежные плиты на кладбище в человеческий рост, ряд за рядом, напоминали интернатскую палату с аккуратно заправленными кроватями, – на кладбище был отбой, все уснули, никто не бродил и не читал с фонариком под подушкой. С кладбища открывался вид на долину, полную мерцающих огней. Там, по освещенным шоссейным дорогам, носились автобусы, здесь все спали, белый олеандр молча цвел между плит, Дина поливала «огород», который она развела в прямоугольной каменной раме и посыпала его вонючим порошком, отгоняющим муравьев.

На обратном пути Дина спросила, растут ли у нас такие же кипарисы и туи. Я подумала: где это, у нас?

‹…› Еще не ночь, но к этому идет. Шира на кухне разговаривает с Сережей, ждем в гости одну израильтянку, Федя переводит рассказ Кенана, израильского писателя, на русский, Маня в спортивном лагере, хомячиха родила 10 хомяков, розовых, но уже на пятый день они стали покрываться щетиной, не все, те, кто покрепче и поближе к материнской груди, кошка вот-вот разродится.

Гостья пришла, Шира показывает ей свою новую книгу на идиш. Хочется оторваться от документалистики, написать что-то воздушное. ‹…›

Уже час ночи какого-то дня. Целый день переводила с чешского на русский, готовлю пока сама для себя материал для каталога страниц на сто про Швенка и его друзей. По-русски мне это не нужно, но я не могу понять вещи в объеме ни на каком другом языке, кроме русского. Я уже сделала страниц 150 разного текста, но это только подготовительный материал. В каталоге я хочу написать историю Пражского театра до войны, организацию левых – Млада Культура, откуда в Терезин пришли все эти веселые ребята, затем историю Швенка в воспоминаниях его друзей, затем критику театральную внутри гетто, затем подбор прозы Швенка и текстов его песен, затем о нашей постановке.

Когда соберу каталог, тогда соберу передвижную выставку – это должны быть стенды, так как нельзя путешествовать с оригиналами. ‹…› Если не выйдет – максимум, потеряю кучу времени, но текст все равно останется. Потомкам. Труднее всего писать полуакадемические статьи, надо бы позволить себе полную свободу, но жанр обязывает.

‹…› Фотография на каменном полу – у Клавдии дома. Это я читаю у нее последние книги и сборники современной русской прозы. Все вместе произвело тяжелое впечатление. Народ талантливый, но очень агрессивный, это такое долготерпение, переходящее в крайность – нет достойной сдержанности, что ли. Я этим тоже грешила, стараюсь об этом не забывать.