Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

‹…› Вчера подумала, что у меня уже столько текстов, столько историй, столько историй вокруг историй, что надо спокойно работать год, чтобы выстроить какой-то предварительный макет здания. Что-то вырисовывается вроде трудной прогулки по несуществующему уже миру. Там они сами будут друг с другом беседовать, я же могу описать только эдвенчас – похождения в этом мире, которые приводят меня в тот, несуществующий. Но существовавший.

Прочитала Бек. Какая самоуверенная мэтр! Что это значит: «Какая психологическая точность сквозит…» Что это такое – «психологическая точность» и как «точность» может в чем-то «сквозить»?! Или: «Говоря о поэтике… не обойти проблему…» – неужели ее поэтический слух так не развит?! Что это: «Стихи звучат с такой соразмерной свободой…» Если человек пишет второпях, ему лучше остерегаться пафоса и формулировок. Формулировки – опасная штука, они обнаруживают пустоту быстрей, чем импрессионистические зарисовки. Почему бы не сказать, что твои стихи – явления природы, без этой преамбулы, а потом разобрать, что же тут имеется в виду. У тебя и впрямь, если так подойти, есть в стихах и музыка, и живопись, Скрябин бы со мной согласился, – а музыка и живопись – тоже явления природы – ритм капель – барабан, ветер – духовые, звуки летучих существ – щипковые и т. д. Про живопись тоже ясно – первая ласточка – росчерк – в вербном окне – светло-зеленое с желтым – с воздухом воздух сшивает – черный росчерк в прозрачности окна и с отражением пушистых шариков вербы в нем – но ты лучше пишешь стихи, чем я их описываю, – только хочу сказать, что рассердилась на болтливую метрессу. Твои стихи прекрасные, больше всего понравилось «Я это все, как в школе, проходила…» и «Первая ласточка в вербном окне…». Я не смогла бы писать о поэзии, нет знаний, но плохо бы уж точно писать не стала. ‹…›

115. И. Лиснянская – Е. Макаровой 8 июля 1993

8.7.1993

Леночка, солнышко мое! Вчера был слишком для меня шебутной день. К часу приехал Андрюшка, привез мне небольшую, но вполне приличную банку кофе. Тут же вскоре пришла навестить мое чертово сердце врачиха. О, до Андрюшки еще приходил какой-то писатель из Ростова знакомиться: «У нас в интеллигентных кругах Ростова считают, что Липкин поэт № 1, а 2 и 3 места разделяете вы, Инна Львовна, с Бродским». Конечно же, подарил свою книжку.

Но вернусь к кофе-чаепитью. Только начали кайф ловить, как в дверь постучали: «Здесь есть Инна Львовна?» – «Да, я». «Вам письмо от Наталии Дмитриевны». – «А кто это?» – «Жена Солженицына!» Протянула конверт и ушла мигом. По слепоте я приняла ее за Таню Реброву (поэтессу). Но от нее была только милая записка, что не могла она до меня добраться, так завертелась, и передает мне письмо от Солженицына. Докторша в большом смущении вышла, а мы с Андрюшей прочли, оценили и пошли дальше о чем-то болтать.

Вечером все-таки решила дойти до Семы, показать письмо и остаться ночевать у него. Но не тут-то было. На горизонте появилась Ирина Сергеевна с большой передачей: суп, хлеб с сыром и с колбасой и даже немного черной смородины. Это та, которая людей водит смотреть на меня, и сколько бы я ей ни внушала, что мне это тяжело, всякий раз ведя гостя, она при нем же извиняется – это редкий человек. На этот раз редкий человек был с альбомом своих портретов, со статьей о его выставке в ФРГ, огромным аппаратом и огромным штативом. Был и Семен им атакован.

‹…› От всего этого вихря я едва до Семена добралась. И тут он взялся за письмо от Солженицына, стал читать вслух и даже сильно возбудился: «Ты понимаешь, какое это событие, событие истории литературы, а ты себя ведешь так невозмутимо, будто получила письмо не от великого писателя, а так, от какого-то читателя». ‹…›

Семен велел мне непременно переписать тебе солженицынское письмо: дескать, теперь мать твоя ходит, наконец-то, с пониманием себя. Но это же, правда, недоразумение, я о себе так думать не могу[186]. ‹…›

116. Е. Макарова – И. Лиснянской Июль 1993