Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

О выезде я думала дней 10, кто отвезет, кто привезет и т. д. Все это было без конца подогреваемо Семеновой фразой ежедневно: на что это тебе? Больна – сиди на месте. Все-таки 65 лет – это еще не 82. Но я была вознаграждена с лихвой. Очень веселилась, даже выпила. Заняла площадку к удовольствию всех гостей и хозяйки. Что называется, была в ударе. Тебе это состояние знакомо и понятно. В общем, побывала за границей окна.

Через день ко мне приезжала прощаться Элла с тремя новыми стихотворениями замечательными, как и на мой вкус, так и на Семенов. Много души за три года знакомства-дружбы я вложила в Элку. Да и она мне многое давала, я ей читала свое новое, был чувствительный камертон. И вообще что-то свежее, новое приносилось ею в мою жизнь.

Она мне сказала о своем отъезде дней за 15 до переезда в Петербург. Я очень переживала и, как всякий графоман, написала 2 стихотворения и как бы всю боль избыла. В душе, а это полная глупость, я это пережила как предательство. Очень остро. Но сейчас совершенно о ней почти не думаю, а если подумаю, то эгоистично: кому же теперь, если что-либо напишу, смогу прочесть? Как быстро, как неблагодарно моя душа отторгла эту, ставшую единственной дружбу. Моя душа уже не признает, не принимает никаких разлук на фоне бесконечной разлуки с тобой и детьми, в которых я все больше и больше нуждаюсь. Все длинней и длинней думаю о них и тоскую.

Нечаянно заметила, что лист испорчен. Но, как говорится, бумага вытерпит. Я уже, считай, совсем выздоровела. Бывает иногда 37,3–2. Но делают горчичники, пью бисептол, тут один житель мне подкинул 10 таблеток! Даром! Из почтения ко мне. Лекарства сейчас немыслимо дороги. Но мы живем безбедно. Хорошо. О нас в этом отношении будь совершенно спокойна.

Мать твоя – личность аскетичная, да и Семен. Но ему я, как всегда, покупаю курагу. Никаких пищевых капризов не имеем. Было бы в мире спокойно, только б не было войны, – рассуждаю я, как всякая полуграмотная, но боящаяся за своих детей бабка. Так мало надо мне для смеха, жизнерадостности. Вот услышала твой голос по телефону и Федькин – и дальше живу, не тужу. Все мои жалобы (Элкин переезд и т. п.) на кончике языка, а внутри все-таки свет. И мои случайные собеседники удивляются моей веселости при всеобщем унынии. Это честно. ‹…›

6.9.93

Доченька моя! ‹…› Сегодня выйду на улицу в первый раз, так минут через 40, если не зарядит дождь. Пасмурно. Сыро. Все размышляю под эту хмурь: что же есть добро и зло, если одно существо пожирает другое, а другое пожирается третьим? Какой может быть тогда разговор о добре и зле, что есть – заповеди? Видимо, и Создатель ошибался. Почему, если можно заколоть овцу, нельзя – человека? Эта мысль богоборческая последнее время, несмотря на веселость и относительную крепость духа, покоя не дает. «Не дает покоя» – это слово-блок. Так – нет-нет, свербит. ‹…›

14.9.1993

Добрый день, мое солнышко! ‹…› Прямо сейчас написались в моей голове нечто вроде стихов, записываю прямо по их ходу. Править буду потом:

Уже не надо знать, где ты живешь,
Не надо знать, кто ты такая,
Какие песни ты слагаешь,
Какую ношу на плечи берешь,
Что за обязанность с себя слагаешь,
Куда идешь, колясочку толкая,
С картошкой и пакетом молока,
Влюбленно вглядываясь в разные эпохи
Сверкающих, как циферблаты, лиц,
Не зная, коротка иль далека
Твоя дорога, хороши иль плохи
Твои дела, не ведая границ
Земного и небесного владенья
Твоей любви, поскольку ты забыть
Смогла себя. Но помнишь всех прохожих,
Сияющих сильнее дней погожих.
Ты умерла? Нет, начинаешь жить.
Жизнь начинается с самозабвенья[190]

.

Вот отграфоманила! Потом перепишу в тетрадь и буду думать, например, не слишком ли дерзко: эпох лиц? И т. д. ‹…›

16.9.1993

Милая моя Леночка, ласточка моя! ‹…› Когда я писала в стихах «и лишь немногим достает способности ту пустоту оставить пустотою»[191], я сама хорошо не понимала, что я имела в виду под «пустотою». Есть расхожая мысль: недоговоренность, но в данном случае я имела в виду воздух (тоже расхожее понятие), место для сияний стихотворений. Только теперь поняла, обдумывая твои рассказы, что ты обрела самое, как мне кажется, важное в творчестве. Это – художественная атмосфера, аура. Она у тебя и прежде была, но более общей, скажем: воздух. Но воздух еще не атмосфера даже, если применить это к понятию Земли. Ремарк, помнится, словами своего героя говорил: «Но ведь это же ореол», имея в виду литературную внутри произведения атмосферу, ауру.