Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

‹…› Ох, мамик, что за жизнь, я так хочу пожить, ничего не решая. И все-таки сейчас самое лучшее время моей жизни. Я так жду этого 3 сентября, когда все уже будет – все, на что я положила столько сил в эти три года, – а вдруг вы сможете прилететь в Стокгольм?! Я бы там вас прекрасно устроила, это такой необыкновенный город, и время хорошее, и недалеко лететь. Часа два. От вас. На недельку?! Там будет столько интересного! И Опера Ульмана в исполнении венской оперы, но, главное, конечно, мы бы увиделись в такой для меня радостной обстановке, как бы в среде моей жизни, которую ты знаешь, конечно, но и не совсем. Если б я знала заранее, что вы соберетесь, я бы организовала вам встречи, Йоран бы сделал интервью для журнала, вы бы еще и деньги получили. Но это я должна знать заранее, конечно. Я уеду в Стокгольм числа пятого августа, у меня будет очень напряженный месяц там – финальная сцена, ведь все должно быть сконструировано так, чтобы удобно было перевозить с места на место, – и я этим, представь себе, тоже занимаюсь, чертежами! Впрочем, ты знаешь. Но это из области чудесного, вот уж что никогда бы не думала делать – это работу дизайнера, – и, оказывается, у меня выходит. Все в Стокгольме сделано по моим планам. Это напоминает забавную историю с философом Витгенштейном, – он тоже делал архитектурные чертежи для дворца в Вене, потом брат Вилли Гроага, архитектор Жакоб Гроаг, их переделывал, но основная идея шла от философа, и он взял себе треть денег. Так что все эти вещи нормально случаются и с другими, но я до сих пор не могу без восторженного удивления следить за своей рукой, рисующей план размещения блоков выставки, размеры и толщину витрин и прочее… ‹…› Теперь прозаическая часть – уборка и обед, в три ко мне придут режиссер Тамир с продюсершей Алоной и Билли, а у меня творится… Так что бегу – мыть и варить.

161. И. Лиснянская – Е. Макаровой 22 июля, 6–7, 10 августа 1995

22.7.1995

Деточка моя! ‹…› Если так счастливо выйдет, и я попаду в Швецию, то могу для русистов в университете прочесть лекцию о моей «Шкатулке с тройным дном». Это – не для денег, а вот книжек штук 10 привезу и сдам или на выступлении продам. Ее запрашивают из разных стран. Кстати, мне передали доклад Чена Лили – профессор из Н[овой] Зеландии – о моей поэзии с позиции стиховеда. Там он еще делает разные подсчеты длины строк, количества членов предложения в разные периоды моего творчества, а также сравнительный анализ, то же самое – Иосифа Бродского. Я ничего не понимаю в его цифрах, да и не надо мне этого понимать. Он высчитал, сколько я в какой год строк написала и почему мало в 1985–87 гг. – работала над книгой Ахматовой.

Это приятно, что кто-то так далеко занимается мною и выясняется это только на Всемирной конференции по стиховедению (во главе с Гаспаровым). От него-то мне и прислали доклад. Вышли у меня и Семена по маленькой книжке стихов, моя – вариант «После всего» – «Одинокий дар». Обе книжки столько валялись у Глезера («Третья волна»), что мы о них совершенно позабыли. Моя обложка – отвратительна, пестра, бесцветна, но портрет на оборотной стороне книги очень хорош. Слава богу, раскупилась к маю «После всего». Кто будет эту покупать – собственно, почти одно и то же – неясно, тираж – 5 тысяч, многовато для меня. Если меня это в какой-то мере интересует, то ни в какой – не волнует. В сентябре должны быть презентации и наших с С. И. книг, и моей «Шкатулки». Вот это повергает в ужас. ‹…›

6 августа 1995

(26.7. 1995. Откуда я взяла эту дату, давно прошедшую?)

Доченька моя, солнышко мое! Спасибо тебе, моя милая, что так постаралась, так быстро смогла мне прислать приглашение! Я уже себя мысленно готовила к этому чуду, оказаться в Швеции, в Стокгольме, увидеть тебя в Европе, побывать на выставке, ходить и ездить за тобой хвостиком, а если мешала бы, то сидеть там, куда ты меня посадишь.

Мысли были счастливые, бестревожные. Но вот – не судьба.

Только сообщила вчера вечером Семену, который тоже хотел, чтобы я поехала увидеть тебя, твою выставку и все, что вокруг, только пришла сказать о приглашении и что я должна сразу же задействовать Пен-центр (виза, билет), как Семен сказал: «Думай о самом худшем, как ты поедешь, на чем, раза 2 в Москву, как в аэропорт, исходи из своей болезни, надо всегда учитывать худшее». И вот я уже не хочу, не могу не учитывать самое худшее и, значит, никуда не двинусь. А худшее (я на него никак не настраивала свою психику) – уже не могла не видеть «кровавый путь». Но я так долго пребываю как бы в нигде, а если и пребывала, – только в мечтах. Сейчас мечта моя прекратилась. ‹…›

Такая апатия. На этой черной полосе моей жизни была в моем мозгу только взлетная площадка – в небо до Стокгольма, до тебя. Вот осталась и без взлетного светлого пятна на черной невзлетной полосе.