Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Интересно, Фридл мне часто напоминает тебя, например, отношение к быту – при невероятной выносливости – невыношение быта, еще в тщательности, и огромной требовательности к качеству продукции, и в постоянных сомнениях и уничижениях. И ее виноватость похожа на твою. Неужели это – от детства, отсутствия рядом родителей, предоставленности самой себе?

‹…› Не бойся, меня неверные слова не уводят от смысла в данной работе, они проскальзывают часто, поскольку я имею дело со сплошь переводным материалом. Стиль – это очень важно, огрехи непростительны, но ты даже представить не можешь, сколько других вещей приходится держать «под контролем» – фактографию, верность смысловую всех переведенных текстов – например, даже Марк Харитонов был не в состоянии перевести письма Фридл, настолько они замысловаты, и когда я это видела впереди, то от страха пролетала по простым вещам. Теперь, когда я справилась с письмами (еще надо смотреть по стилю), с выборкой из 200 стр[аниц], – я считаю свою задачу наполовину выполненной. ‹…›

Стих к компьютеру и последний мне очень понравились, в компьютерном – нет никаких «но», это –

Август. Знойная сырость.
Август. Яблочный Спас.
И почему-то сирость
Мимо глядящих глаз.
Кто ты, глядящий мимо?
Август. Густой закат[295]

.Преображенье мнимо.
Ежели – без утрат.
Все и в утрате ново –
В душу мне неспроста[296]
С каждого дна глазного
Смотрят глаза Христа.

– очень хорошее стихотворение, здесь здорово про глазное дно и Христа, в конце, ни в коем случае не убирай, но как-то не очень звучит «В душу мне неспроста – С каждого…». Душа – неспроста – каждый – эти слова не цепкие. И «ежели» тоже не отсюда, по-моему. Посмотри, может я ошибаюсь.

А какие стихи Семена Израилевича ты перепечатала? Я бы очень хотела почитать…

Мамик, уже 4 утра, пойду спать. ‹…›

28.8.96

Дорогая моя мамочка! Я сажусь за компьютер только за письма тебе и папе. Ничего другого не выходит. ‹…› В голове сквозняк, все выдувает из нее, слова, жесты, мысли. Книгу «Выбор Софи» я читала в 88-м году по-английски, она в то время на меня произвела сильное впечатление. Мне не думается, что Стайрон антисемит, нет. Ни в коем случае. Эта наша чувствительность к вопросу.

Я вчера ночью смотрела материалы к фильму про Фридл, они куда интересней, чем фильм. И там человек по имени Адлер, у которого огромная коллекция работ Фридл дома в Швейцарии, отец его был крупнейшим в Германии искусствоведом и литературным критиком, отвечает на вопрос режиссера тупого Тамира о еврействе, говорит ему – но сначала уничтожили всю немецкую интеллигенцию, и первые концлагеря, как и в СССР, уничтожали сначала сливки своей нации, евреи по отношению к этому процессу занимали далеко не однозначную позицию (Адлер еврей сам) и нельзя так уж вычленить евр[ейскую] трагедию из общей, то есть ясно, что она стоит в центре, но центр находится не в пустоте, а в густонаселенной местности, об этом желательно помнить. Так и история с поляками, которые уничтожали евреев, она показана здорово на примере отца Софи, прогрессивного профессора университета, и его деградации. Но поляки тоже были биты во время войны, тоже сгорали в газовых камерах, между прочим. В этом кровавом месиве трудно найти однозначность, но, имея дело с этой историей, исследуя ее, надо не терять общей картины происходящего. Стайрону это удалось. Не знаю, как бы мне понравился роман сейчас, это такого типа конструкции, как «Унесенные ветром», большие романы, с событиями и динамикой, которые вызывают восхищение и тоску одновременно. Как большие полотна Сурикова или Репина. ‹…›