Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Леночка, ты у меня молодец, хотя я знаю, как трудно быть молодцом, ох как трудно! На молодца – черная пыльца. ‹…› Я свои дела тоже отодвигала во имя другой или других жизней. Но таких людей, которые так бы себя отодвигали, вокруг не вижу. А вижу как талантливых, так и круглых бездарей, сугубо эгоистичных и эгоцентричных. Ну Гоголь! – ты права. А вот Жуковский был самопожертвенен. Не всем же быть Гоголями! Пусть мы с тобой будем Жуковскими.

Я звоню Ире узнавать о папе, хотела поехать к нему, но Ира запретила. Бедненький, ведь он так боится всего. Я только просила ему передать от меня, что я советовалась с врачами, не говоря, о ком речь, и мне сказали: если операция – лазером и под местным наркозом, – то это не так страшно. ‹…› Семен оправился, передает тебе привет, ему было плохо – еще бы, ходил неделю с 38° и не жаловался на озноб или жар, а только на головокружения и безумную слабость в ногах.

‹…› Сейчас прочла роман американского писателя (ой, не вспомню фамилии) «Выбор Софи». Очень сильная вещь. М.б., ты читала? Там Аушвиц, но не – только. Американец пишет о польке и еврее, он не был в Аушвице. Но веет на меня туманным антисемитизмом от этого романа. Описывая судьбу польской красавицы Софи, автор ни одного еврейского лица в Аушвице ее глазами не дал. Все происходит на серо-массовом фоне уничтожения евреев. А герой романа очаровательный Натан, возлюбленный Софи, выжившей и очутившейся в Америке, оказывается параноиком и заставляет Софи вместе с ним принять цианистый калий. Очень горько мне было закрыть книгу с чувством, что у чудного автора не прямо, а косвенно сидит нелюбовь к нашему брату. Что поделать?

Достоевский был откровенней в этой нелюбови, чем ныне живущий амер[иканский] писатель. Это как-то даже легче выносить. ‹…›

Сегодня в сберкассе одна тетка меня спросила: «Простите, вы – лицо кавказской национальности или еврейка?» Я засмеялась: «Один профиль – кавказский, другой – еврейский!» Она была ошарашена и сделала простодушный вывод: «Ясно, вы русская, если так шутите».

‹…› Однако сам гениальный Кома меня огорчил, но не слишком. Я ему высказывала мнение о его воспоминаниях и показалась ему умной. Он попросил у меня «Одинокий дар», я подарила. Через несколько дней Света приехала на машине за нами и взяла на дачу. Живут они рядом с дачей Пастернака, но Семену туда дойти нелегко. Короче, высказавшись о книге Семена, что он всегда любил и любит его стихи, Кома в сильном смущении обернулся ко мне: «Инна, у вас хороши те стихи, которые написаны трехстопным размером, а четырех– и пятистопные ямбы выглядят застывшими». Бедняга, как ему хотелось сказать мне хорошее, но он честен и не попер против совести и вкуса.

Всю ту ночь я не спала: почему ни одному культурному человеку, ни одному поэту я так не нравлюсь, даже книжку вытащила, чтобы сосчитать, сколько у меня ямбов. Но – поленилась. Да и разве дело в ямбах? Однако, промучившись ночь, я встала как ни в чем не бывало, взялась за чтение и между чтеньем чиркнула стишок четырехстопным с дактилическим окончанием в первых и третьих строках, правда не ямб, а, кажется, амфибрахий. Помню его и сейчас черкну для разрядки напряжения.

* * *

Цветами стреножены бабочки,
В лучах окрыляется прах,
И даже домашние тапочки –
Как ласты на ватных ногах.

А вросшая в берег смоковница

Пушистей, чем сна вещество.
Все явное тайным становится,
Когда ты вглядишься в него.

Меня обнимающий празднично,

Ты видишь в объятьях своих,
Что я невесома и призрачна,
Как кружево гребней морских[292].

Теперь мне хорошо. Печататься никогда не буду, и все равно – качественно или нет стихотворение. Но минутный кайф (написалось за минуту) поймала. Теперь мне хорошо. Напрасно ты говоришь, что хорошо бы о детях «за работой» написать, но кому это нужно! Нужно! И в первую очередь тебе. А там – и всем. Ты, слава Богу, не так ограниченна, как твоя незадачливая мамаша. Тебе есть о чем писать!

Для смеху перепишу и трехстопный:

* * *

Заржавлены пружины
И ткань насквозь промокла.
И чудятся[293]

руиныТрагедии Софокла.

Ушла под пепел Федра –

Осталась диадема.
И трепетнее ветра
Трепещущая тема:

Утрачиваем души,

Одушевляя вещи.
Но чем мой голос глуше,
Тем осязанье резче.