Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Доченька! ‹…› Замечательно описав свою поездку в Данию двумя словами, включая Андерсена и Абрама Давидовича, ты говоришь о возрасте – 45 лет. Деточка моя, пусть даст тебе Господь силы все пережить. Да, я вспоминаю, как ты мне советуешь вспомнить свои 45 лет. Но видишь, я – жива. А ведь болею очень давно, с тех пор как меня подвергали пыткам в мои 17–18 лет. Оттуда все – и мои припадки (самооборона непродуманная, и сердце и почки и т. д. и т. п.). Ведь быть трое суток в таком нежном возрасте в цементной ванне с пронзительно холодной водой, терпеть ужасные побои – надо иметь железный характер. Видимо, он у меня был даже в моей слабохарактерности.

Деточка моя любимая! Ты сожалеешь, что не уехала в 70-х. Но вряд ли бы тебе удалось в 70-х выехать – вспомни отказников. Если ты и упустила – то всего три года. В 70-х невозможно было бы. В начале 80-х тоже, хотя бы из-за меня («Метрополь»). А насчет детей – ты права. Пятеро – это прекрасно! И я бы хотела этого. Ну хотя бы чтобы уже рожденный мой сыночек остался в живых. А пятеро – это сверхмечта, уж кто-нибудь да был бы неподалеку. Старайся не разлучаться с детьми. Это и в самом деле самое великое счастье и утешение.

‹…› А я все думаю, что если что случится с Семеном, не дай Бог, то я перееду в Израиль. Мне же достаточно: любая каморка, тетрадь и ручка. И более ничего. Нет, еще нужны книги – без них не могу. ‹…›

179. Е. Макарова – И. Лиснянской 20 июля 1996

20.7.96

Дорогая мамочка! Все-таки нагрузочно жить в географическом отрыве друг от друга. Именно сейчас было бы гораздо легче вместе сносить все тяготы. Даже не знаю, с чего начать письмо. Явно не с дел и перспектив. Пожалуй, этот год случайно влез в календарь, он просто очумел. То одно, то другое. Но погоди, наступит перелом к лучшему.

Вчера нас с Сережей пригласили на передачу по радио – тема – как жить писателем в чужой языковой среде, как влияет иврит на тексты. Первый раз я говорила на иврите об этом. Интересно, вдруг, после шести лет, этот язык заговорил во мне. Наверное, потому, что учу детей на иврите, или просто время подошло. Работа с детьми в музее поначалу просто обессиливала, но потом я вошла в ритм, и теперь я получаю удовольствие, тем более Маня рядом, помогает, относится к делу ответственно.

Вечером были у дяди. Он начал есть. Появились первые признаки жизни. Как раз вчера дежурила его врач, венгерская еврейка, мы с ней поговорили. Она думает, что, если удастся провести его через следующий курс химиотерапии (для этого нужны силы), он сможет жить. Хотя лимфома – вещь ядовитая и поражает весь организм, но и она же поддается химии лучше других опухолей. Другое дело, кто будет за ним ухаживать в оставшееся для него время жизни, тетя Ида на это не способна. Представь, она не подходит к телефону по шабатам, то есть ритуал для нее важней всего, а ведь дядя может умереть и в шабат!

Разумеется, я не могу писать. Видимо, здесь суровый выбор. Гоголю, например, было абсолютно наплевать на всех, кроме себя. Мелочный человек, способный врать своей маме в письмах, чтобы получить от нее материальную помощь и духовную поддержку, гнусный человек, способный задушить кошку своими руками, якобы она черт, а она просто донимала его своим мяуканьем, – и такой человек был обладателем немыслимого дара! Что за дело ему было бы до больного родственника?! Ясно, что дар не имеет никакого отношения к человеку, вот когда он ему дан, он на него влияет, только он на него и влияет, вовсе не обстоятельства жизни. Поэтому дар получил устойчивое определение «божественный». Характер же личности гораздо в большей мере зависит от среды, от обстоятельств детства и пр. Я не могу уйти от обстоятельств (дом, работа, проекты, люди вокруг) потому лишь, что мой дар не божественный, а земной, и, наверное, мне лучше ни на что не замахиваться, просто научиться жить без графика, думать, спать, бродить по миру.

У тебя же дар божественный, и он тебя изводит, не обстоятельства жизни. ‹…›

180. И. Лиснянская – Е. Макаровой 21 июля 1996

21.7.1996