Далее мне уже было несдобровать – вызвала ведущая, та самая «эстафета», пришлось выходить. Ну сказала несколько слов о Босенке и о Болгарском гостеприимном центре и, конечно, о Рождестве. Прочла, – о ужас – запинаясь и припоминая, «Ночь на Рождество» про Рождественскую звезду, если помнишь. Но встретили, т. е. проводили меня хорошо, хотя этому залу я неведома. Тут вышел сораспорядитель этого вечера, муж «эстафеты», и с торжественными словами о себе и об
‹…› Ой, Ленка! Сейчас мне позвонила Босенко, а слона-то я и не приметила – слепая. Т. е. не слона, а удава огромного. Иночка, это же, наверное, трудно танцевать танго со стариком-генералом и при этом петь, – Инночка Львовна, и при этом с удавом через плечо! Ничего себе! Я просто обалдела, было страшно мне его даже погладить.
Не думаю, что я смогла станцевать танго с удавом на плече. Но скорей бы с ним станцевала, чем с генералом от плеч до пупа с орденами и медалями, но не в наградах дело – лицо семеновского сверстника сверх национально-коммунистическое. Просто ужас. Что есть перед таким лицом несчастный питон? ‹…›
Доброе утро, моя деточка! Сегодня почти сон о Мистрали перебился сном о тебе. Мне снилось, что ты влюбилась в какого-то режиссера, он же какое-то очень важное лицо в государстве. Мировое имя. Ты в Москве, но я тебя видела мельком. Страшно я переживала, так как была посвящена в какуюто предыдущую историю любви этого крупного деятеля, лица его сейчас не вспомню. Не столько видела тебя во сне, сколько лиц и разговоров о вашем романе. Даже Либединская[385]
во сне мне говорила, что у него двое малых детей и как все будет. Многие подробности я не вспомню, запечатлились последние, перед тем как я проснулась. Я нахожусь то ли в комнате Дома творчества, то ли в больничной палате. И вдруг появляется герой твоего романа с букетом роз, это даже не букет, а какая-то странная розовая ветка, поначалу идут крупные розы желтые, а потом ветвь изгибается, и с середины ее идут мелкие, частые розовые розочки. Режиссер-деятель мне говорит: разразился страшный скандал и, если я не порву с Леной, моей карьере – конец. Она уже знает, а вам – вот розы.Я: заберите немедленно свой куст! Если бы вы мне сказали, что у вас двое малых детей (а так у него и было), и у Леночки – двое, я бы еще могла вас понять. Но – ради карьеры! Это позор вам душевный, а Лена моя – Кабирия в символическом смысле. Я его выгнала, но он снова явился со своей ветвью, оставил на столе, и исчез. Я без слов почему-то поставила эту необычную розовую ветвь в имеющийся на столе кувшин с водой. Далее мне нужно было спешить на вокзал – какой не ясно. У меня оказался не запомнившийся мне спутник, надо было пересечь мост. Но спутник остановил меня перед люком шириной в нетолстого человека – вот, говорит, – переход в Дагестан. Я стала просовываться – ну ужели так толста? – но все же съехала по люку-эскалатору в зал ожидания вокзала неизвестно куда отправляющегося поезда. И тут я увидела тебя – никуда не поеду!
Леночка! – кинулась я к тебе! Но ты посмотрела на меня темно и мрачно из-под широких верхних век, каких у тебя в жизни нету: «Мама, – остановила ты мои еще не начавшиеся слова о ничтожестве твоего героя и т. д. и т. п. – не надо!» И столько мрака было в твоем взгляде и в этом «не надо!», что я проснулась в холодном поту. Но, слава Богу! – это сон, однако, Леночка, в какую преисподнюю мы с тобой провалились! Что за дела? Вчера вечером, когда Семен уснул, решила попартизанить, звонила тебе, дважды долго ждала. Телефон звонил без автоответчика, трубки никто не брал. ‹…›
‹…› Доченька моя! Счастливого вам всем Нового года, будьте здоровенькими – это главное. Дай Бог, в новом году Маничке поправят личико. Всем доброго настроения, везения хоть какого-нибудь. Еще мы мой юбилей справим, конечно, я к вам не завалюсь на месяц. М.б., весной – на неделю и преждевременно отметим мои 70 лет. ‹…›
223. Е. Макарова – И. Лиснянской