Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Добрый день, моя доченька! А день изумительный: нежное солнце так освещает деревья, дома, дорогу, что всякий предмет живой и не живой в алмазных блестках и переливах. И только стволы дубов черным-черны, словно бы их солнце вовсе и не касается, или же так растопило снег на коре, что кора черна, как весной, и даже чернее из-за окружающей пронзительной белизны. Это я уже возвратилась с часового топтания с Семеном около дома. Очень долго раскачиваюсь с утра. ‹…› Сегодня был неплохой напор воды, и я постояла под душем – полный кайф. Если еще прекратится строительно-ремонтный сериал снов, я совсем приду в себя, привыкну и, кто знает, м.б., обживу дом каким-нибудь стишком. А пока обживаю его твоим голосом по телефону и писанием тебе письма. ‹…› Как бы я хотела, чтобы ты по мановению волшебной палочки вдруг оказалась рядом. Но в чьих руках та волшебная палочка? Видимо, не в наших. ‹…›

255. И. Лиснянская – Е. Макаровой 10, 13 января 2000

10 января 2000

Леночка, дорогая моя! Сейчас ты, скорее всего, в воздухе, – летишь в Австрию. Счастливого тебе пути и успешной поездки! Ты все это время сверхвнимательна ко мне, и это при твоей занятости. Спасибо тебе. Напрасно ты огорчилась вчера по телефону из-за моего заявления, что больше ничего писать не буду, а смиряюсь с участью. Мои слова не продиктованы истерическим состоянием, и ничего трагического я, как ты, в них не нахожу. В конце концов, наверное, что я могла, написала. В 64-м году я попала в тупик, т. е. в состояние, откуда невозможно передвигаться в пространстве. Я это нелегко, но преодолела, и научилась довольствоваться окном во внешний мир. И ничего, – дожила до 71 года. Теперь – новый тупик: я в условиях, где не могу и вряд ли смогу писать. М.б., черкну когда-нибудь два-три стишка. До этого я самозабвенно писала о своей жизни. А кому это нужно? Если бы я была действительно значительным поэтом, кому-нибудь были бы интересны мои писания, где я смеюсь над собой и пытаюсь рассмешить других, несмотря на некоторые тяжелые моменты жизни, о которых я тоже говорила в своей биопрозе. Писание для меня – блаженство, удовольствие. Но кто сказал, что я рождена для блаженства? Есть более важные вещи в жизни, например, скрасить, как только могу, старость Семена, а она все усугубляется, и не только физически, но и психически. Я вывезла его на дачу. Поначалу ум мой ликовал, а сердце бунтовало. Но сейчас я и душой если не ликую, то успокоилась. Буду делать все, чтобы ему легче жилось, а свою тягу к писанью направлю в эпистолярий. ‹…›

13.1.2000

Доченька! Позавчера вечером мне позвонила Яна и сказала, что ты благополучно прибыла в Вену. ‹…› Тут же было эксцентричное появление Германа с женой Светланой[416], людей очень милых. ‹…› Между прочим, сказали, что у тебя не дом, а проходной двор, радостно добавив: «Совсем как у нас, в Новосибирске! И это не мешает Лене Макаровой сидеть за компьютером!» Как раз такое сидение, при условии, что меня не дергают, мне понятно. Но лишь при таком условии. Ты, видимо, в этом направлении продвинулась гораздо дальше. ‹…›

Что касается моей решетки, то я к ней уже обезразличилась. Мне уже и березы в окне никакие не нужны. ‹…› Это я из свободного домотворческого окна обожала наблюдать за неподвижной жизнью деревьев, набираясь у них сил и умения жить неподвижно. Теперь пусть они на меня смотрят через решетку и набираются смирения.

‹…› Сегодня многие будут отмечать Новый год по старому календарю. Мы лет 10 подряд с Семеном справляли таким образом Новые годы, ибо по новому календарю он встречал в своей семье. И мне было необходимо великое терпение, чтобы судьба переломилась. И сейчас мне это терпение необходимо, но не для того, чтобы судьба переломилась, а потому, что судьба переломилась. ‹…›

256. И. Лиснянская – Е. Макаровой 18, 20, 23–24, 27–29, 31 января 2000

18.1.2000

Ленусенька! Только что приехала вместе с Машер из своего дому, где встречалась с Натальей Солженицыной. Дома – замечательно, дома и стены лечат. Но Наталья, то ли у меня был вид плачущий, то ли плачевный, начала меня уговаривать вернуться с дачи домой, дескать, кому нужно, чтобы я совсем заболела, когда я призвана писать стихи. Но и ей, умнице, непонятно, что ради Семена мне можно и ничего не писать – все я написала. А он тут и без меня гулял дважды. Мой ум это радует. Ну хотя бы мыши не бегали, а решетка на окне – черт с ней. Солженицына привезла мне две кассеты с записью премиального торжества. Как только мы с Машей приехали, она запустила видак, показала мне, как им пользоваться, и мы просмотрели с ней и с Семеном все, что до моей речи. Я сделала перерыв на их ужин, а сама дописываю свое двадцатистраничное письмо тебе. ‹…›

20.1.2000