Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

На улице явно теплеет, и Марина принесла в дом чудесную веточку цветущей вишни. Оказывается, у нас на участке есть вишневый куст. Я этого не знала, цветы появились в холод, а на старушке-яблоне напротив замерзли цветочки и облетели. Это мне сказала Марина, представь себе, забившая палку-засов и появившаяся с цветущей ветвью. Я никогда не видела так близко вишню в цвету, – цветочки мелкие, продолговатые, атласно-белые с желтой середочкой. Даром, что ли, так горевал Чехов о вишневом саде. Не зря горевал. Но, по-моему, зря сравнивал вишневое деревцо со склоненной в печали матерью. Это уже сверхсладко, так же как небо в алмазах. Жаль, что голова мокрая, а то бы я помчалась посмотреть на весь куст. Так назвала вишню Марина, значит, деревцо еще очень юное. Из окон его не видно, оно за домом. Все, кажется, движется к потеплению. Хорошо бы завтра не напяливать на себя твое красивое демисезонное пальто – там некуда вешать. Поеду в черной юбке и в черной блузе, а голову повяжу Марининым зеленым шарфом, свои шарфы забыла из дому привезти. Да и не до шарфов мне было. Мыши есть, но я уже не лежу в обмороке. И этот ужас в себе почти одолела. Для меня выезд в город, да еще в недружелюбное многолюдство – большое испытание. Герой Рильке даже в дружелюбное многолюдье выходил с разными страхами. Интересно, что в Париже он покупал газеты у одного и того же слепого человека, умудряясь не взглянуть на него, выкрикивающего: пресса, пресса. Он заранее воображал такой страшный образ, что не смел посмотреть продавцу газет в лицо. Наконец увидел это лицо. Но каково оно, я уже забыла. Видимо, несчастное, но не жуткое, если я вчера его видела, а сегодня уже не помню. Не могу вспомнить и начала вещи, знаю только, что оно о снимающихся и надевающихся лицах (маски появятся потом) и о смерти вообще, а в частности – о смерти дедушки, долгой и требовательной. Вот и закончу это письмо тем, с чего его начала, – чудный писатель Рильке! И ты, моя радость, сейчас смотри не в зеркало, а в окно. Бывают периоды, когда в зеркало смотреть бессмысленно, видишь в нем то, что творится в душе. А в душе, что бы ни творилось, все в ней молодо меняется и – никаких морщин. ‹…›

Деточка! Не успела попрощаться с тобою, как выяснилось, что телефон снова не работает. Как надолго, не знаю. Попробую пойти к соседям и выяснить, как у них – работает или нет. Если будешь звонить и все занято, значит, мы в полной отключке от внешнего мира. Ну, хоть бы у кого-нибудь работал телефон. Выясню сегодня и напишу тебе. Мама.

Того же 3 мая 2000

Доченька! Ура – телефон заговорил. И ура – я прочла твое письмо, то есть не выдержала и попросила Машер прочесть. Я не помню уже, в каких самооценках я увязаю и почему это тебе непонятно. Но догадаться могу: я думаю, что со мной случился какой-то затор, застой, а ты хочешь не высказаться на эту тему и, говоря общие слова о природном таланте, советуешь: Ты сам свой высший суд или: Ты – Бог, живи один… Но это, если и подходит для тебя, для меня совершенно исключено. Уже сколько раз я тебе говорила, что не понимаю, что у меня взлет, а что провал. Не вижу. Значит, сколько раз я тебе говорила это, ровно столько раз ты мне не верила. Странно. Больше о своих сомненьях и «самооценках» писать не буду. Заведу, отдельный от писем, дневник. Я с этого начала ответ, так как ты с этого начала, моя деточка. Все, о чем ты пишешь дальше, меня крайне интересует и волнует. Неужели твой Архипелаг (так мы с Семеном и определили твой труд не только по тем 20 стр[аницам], но и прежде – ты писала, даже список присылала, да еще и рассказывала при встрече) не будет написан по-русски? Частично – это мало, а так хочется прочесть все! Да, дел у тебя невпроворот. Я рада, что редактор-вирджинец оказался на высоте. Но ведь еще к тебе приедет, как я поняла, редактор. Как же вы столько еще подымете за 20 дней? Я очень боюсь, как бы ты слишком не переутомилась бы. Я, когда тебе писала: не смотри в зеркало, а смотри в окно, конечно, понимала, что все от переутомления. Что ты себе сейчас, такая усталая, не можешь нравиться. Но уводила этот разговор в сторону, как ты уводишь в сторону разговор о моих стихах. Я тебе пишу: прилетишь, как птичка, а ты мне: «Какая у тебя природа чудная». Мы обе дуры, так как более всего боимся друг друга огорчить. А м.б., – умные именно по этой причине?

6 мая 2000