Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Про деньги перестань писать, я сейчас вполне в порядке, и это единственное, чем могу помочь, да и не то чтобы очень, время от времени. Мне так самой легче, так что не комплексуй и папу не слушай в этом смысле, – мы живем нормально, и у нас нет никакой бесперспективности, хотя у многих – есть. К большому сожалению. ‹…›

Январь, 1993

Дорогая мамочка! Как я по тебе скучаю! Получаю все твои письма, никто их не ворует, правда, я не знаю, сколько их должно быть, но по связи одного с другим – кажется, ничего не теряется.

Я страшно расстроилась (не то слово) из-за Германа[161]. Позвонила Чертоку, договорилась с ним, что сделаем передачу, что-то расскажу, прочту пару его стихотворений на Коль Исраэль, – это единственное, что могу сделать, вслед…

Как всегда, я умотана – видно, от неумения организовать свое время. С театром опять все напряглось и повисло – Крофта[162] ждет ответа – у нас еще нет денег. Ему нужно знать немедленно – он человек с планами на много лет вперед, – здесь не торопятся. Идет такое волнообразное волнение – то все, конец проекту, то погодите, а если еще вот этот фонд спросить, – и так без конца. Может быть, когда ты получишь письмо, уже будет ясно – пан или пропал, но если второе – я очень огорчусь, – хороший Швенк, хорошая вещь, прекрасный режиссер, – надо верить в везучесть, единственное, что остается.

Что касается фильма о Швенке – это выглядит более спокойно – Сибилла здесь, мы постепенно продвигаемся пока не столько в писании сценария, сколько в определении вещей. Появилась еще одна очень славная режиссерша израильская, которая уже написала заявку на фильм о Фридл, – толково, – и это решится в апреле. Она талантливая и деловая, – похоже, что это не пустые дела.

‹…› Я старательно учусь, но результаты не такие уж прекрасные, медленно продвигаюсь, хотя занимаюсь по 4 часа в день минимум, это только ивритом, а еще надо читать тонны педагогической и психологической литературы на английском и иврите! Я ее и по-русски-то не шибко понимаю.

Федька с Манькой помогают тупенькой мамашке, да толку чуть.

Но интересно, очень даже, особенно интересно слушать Тору и вообще про древнюю литературу, например, разбирать графическое устройство Галахи, читать потихоньку всякие указы – например, про врачей, врач, по Галахе, получает права врачевать в согласии с Писанием, а дальше идут комментарии по обеим сторонам этого указа, а также комментарии к комментариям, страница выглядит так красиво, не понимаю, почему современные писатели не пользуются такой изумительной структурой текста? ‹…›

103. И. Лиснянская – Е. Макаровой 7–8, 19, 23, 25 февраля, 1 марта 1993

7.2.1993

Ленусенька, солнышко мое! ‹…› В прошлом письме я хвастала, что у меня тревоги нормальные, небеспричинные. Нельзя мне чему-нибудь такому радоваться, тем более хвастать. Вот вчера весь вечер до 3 ночи я измучилась самой страшной, беспричинной тревогой.

‹…› Сейчас в Переделкине половина, даже больше номеров, отданы бухгалтерам из сильных коммерческих организаций. И вот думаю, м.б., это вполне справедливо. Лучше хорошо считать, чем плохо писать. Но тогда при чем Литфонд? И зачем не отнять бы всего, как, например, по слухам, сейчас делает мэрия: отнимает весь ЦДЛ. Мне-то это – нормальным кажется, но почти всех остальных, как и бухгалтера, очень возмущает. Кстати о бухгалтерах. Сейчас вернулась с обеда, решила заставить себя выйти и вышла на улицу (м.б., без воздуха – тревога?). Так вот ⅔ столовой занято бухгалтерами, и нас пересадили в правую часть столовки, там – они, здесь – мы. Смешно. Однако эти бухгалтера не похожи на работников счета, Семен меня уверяет, что это какая-то мафия. Все может быть, скорее всего, он прав. Были же здесь целую неделю, как потом выяснилось, рэкетиры!

‹…› Все еще читаю воспоминания о Цветаевой. Меня удивило мое же наблюдение: воспоминания об Ахматовой и Цветаевой разнятся так же сильно, как их поэзия. Совершенно разный тон воспоминателей, хотя они вовсе не обязательно занимают ту или иную позицию вообще по отношению к поэзии. Ахматову, во всем соразмерную, вспоминают адекватно ее соразмерности, ее стихам, – всегда сдержанная восторженность и подчеркнутая уважительность, Цветаеву же, несоразмерную ни себе, ни окружающему миру, вспоминают с несколько испуганным трепетом, но не так, как царствующую Ахматову (далеко не аристократического рода), а как нищенствующую, разоренную царицу. Поэтому с большей, м.б., жалостью, но куда с меньшим уважением. Даже характер, стиль воспоминаний иной, нервный, не такой уравновешенный, как – об Ахматовой. Не правда ли, интересно?