...Имя сей звезде Чернобыль

Так что дело, конечно, не в Слюнькове только, или Щербицком, или Щербине, Ильине, Израэле, Чазове — крупных партийных или академических чиновниках. Они лишь звенья и проявление Системы. Созданной и возникшей из «партии нового типа», ленинской, построенной по принципу военной организации. Отрегулированная Сталиным за десятилетия террора, эта партия, вросшая в государство, слившаяся с государственными структурами, действовала в послечернобыльской ситуации по тем же правилам, теми же средствами, которые народам нашим уже обошлись в десятки миллионов жертв.

Но зачем это Системе — такие жертвы и страдания людей, что это ей давало, могло добавить? Она что «нарочно» вредит людям? Да нет, просто она не запрограммирована на обратную связь, на восприимчивость, на чужую боль и чужие, не аппаратные, чувства. Это всё равно, как упрекать мертвую природу в нечувствительности к ушибам и боли живых существ. В том-то и дело, что тоталитарная система сталинского типа (а она всё еще этого типа, невзирая на перестройку) в каком-то смысле мертвая, неодушевленная.

Я потом интересовался у одного секретаря обкома: вы же знали, понимали, что жить людям нельзя в ваших районах? Оказывается, знали уже в 1986 г. И даже некоторые докладывали начальству повыше. И что? А им отвечали: у нас есть наука и она подтверждает, что надо продержаться полгодика, годик, климат в Белоруссии сырой, дождливый, радиация уйдет в грунт, «растворится» (вот такая наука!).

— Ну, а что потом?

— А потом к нам приезжали сами ученые, из института биофизики, говорят, мы не учли, что в горящий реактор засыпали песок, свинец, излучающие частицы оказались как бы в не размываемых стеклянных капсулах. Говорят, мы ошиблись.

3. «Пора ставить на место…»

Как-то по телевидению в 1989 г. показывали: Михаил Горбачев приехал на Чернобыльскую АЭС, с ним Председатель Бюро Совета Министров СССР по делам энергетики Щербина, председатель Гидрометслужбы Израэль и новый директор Чернобыльской станции. Заверяют руководство страны, что с атомными станциями теперь всё в порядке. А если в чем и непорядок, так повинны в этом писатели, газетчики: мешают атомщикам трудиться во благо народа. Даже организовали «голос из толпы»: уймите, мол, печать, «неспециалистов».

Горбачев как-то все уходил от разговора, понимая, конечно, что чиновники хотят показать народу, на чьей он стороне. А потом все-таки показал: нет, мол, без помощи общественности трудно добиться главного — безопасности АЭС.

Это один лишь эпизод постоянной борьбы между теми, кто «саркофаг» хотел бы соорудить и над самой проблемой Чернобыля — полную секретность всех данных — и теми, кто сознавал: Чернобыльская катастрофа может повториться в любой час. Тревога нарастала, как ее ни глушили, людей, пытающихся заговорить вслух об этом становилось всё больше. Но в печать, на телевидение нас не выпускали. Когда в 1987 г. я выступил в минском Доме кино перед журналистами, а телевидение снимало наш об этом разговор, материал пролежал «на полке» почти три года. До поры до времени это был наш исключительно устный жанр — Чернобыльская беда. Для белорусского писателя Виктора Козько и украинца Юрия Щербака, для журналиста Бориса Куркина и физика Григория Медведева.

В этом жанре я попытался добиться чего-то на Пленуме советских писателей летом 1987 г. Побывав в Госагропроме, в этом монстре-ведомстве, порожденном, как ни печально, перестройкой и возглавлявшемся земляком нашего Генсека Мураховским, я убедился: ничего через аппарат добиться невозможно. А ходил я к ним с идеей-требованием: прекратить сельхозработы на зараженных землях и практику смешивания «грязных» радиоактивных продуктов (мясного фарша, молока, яичного порошка и пр.) с незагрязненными, чистыми. Это делалось отчасти потому, что «план» на продукцию из зараженных районов Белоруссии (и, конечно, Украины, России) нисколько не снижался. А надо бы земли эти вообще выводить из оборота. В ответ я получил письмо за подписью академика Н. А. Корнеева, в котором писателей приглашали…на борьбу с радиофобией. И на разъяснение народу правильности политики властей.

С этой же проблемой я вышел на трибуну писательского собрания. Слушали. Особенно, когда сообщал москвичам, что они едят сыр из такого вот смешанного молока. И что это наша, белорусов, благодарность за научные рекомендации московского Института питания.

«Литературная газета» набрала текст выступления, но у цензоров был самый строгий наказ: о Чернобыле ничего в таком духе не пропускать.