Имя твое - земля (СИ)

На первой была изображена юная девочка 11-12 лет — в летнем платье и с большой плюшевой игрушкой в руках. Она застенчиво улыбалась фотографу. Позади нее, прилежно скрестив руки, стояла симпатичная девушка лет двадцати, облаченная в платье гувернантки. Скалли аккуратно вытащила фотографию из рамки и повернула другой стороной. Вдруг она подписана? К счастью, так и оказалось. «Миранда Элизабет Мэй, 1940», — гласила надпись. А внизу кто-то старательно вывел по-детски крупным разборчивым почерком: «и Джорджина Харрис». Стало быть, вот как они познакомились. Видимо, личная жизнь мисс Харрис совсем не сложилась, и она целиком посвятила себя своей подопечной. «Грустно, но в то же время трогательно. Если, конечно, верить, что все эти годы женщины жили душа в душу, а не терпели друг друга, страдая от ненависти и одиночества», — подумала Скалли и вздрогнула, почему-то вспомнив фильм «Что случилось с Бэби Джейн?» (1) Но для начала неплохо бы понять, почему фотография хранится в этой странной комнате? Точнее — в бывшем погребе, о существовании которого до сих пор никто не упоминал. По логике вещей этому снимку полагалось бы стоять на тумбочке у кровати в доме «Джорджины».

Скалли взялась за следующий снимок — совсем старый — судя по одежде и прическам, не позже середины прошлого века. Он, к сожалению, подписан не был, но Скалли почти не сомневалась, что на нем запечатлены родители Миранды. Однако ее внимание привлекла не сама миловидная пара, а пейзаж на заднем плане. Нетрудно было догадаться, что обнявшиеся супруги Мэй стояли в том самом саду, ныне превратившемся в пустырь, заросший сорняками и усеянный пивными бутылками — привет от соревновавшихся в меткости местных забулдыг и хулиганов. А за их спинами виднелся особняк — но вовсе не тот, что теперь принадлежал мадам Арно. С огромным трудом Скалли разглядела в огромном имении знакомые очертания дома Берков. Похоже, что с тех пор строение здорово пострадало не то от пожара не то от обрушения. Так или иначе, но от былого великолепия осталась в лучшем случае одна пятая, а нынешний второй этаж, скорее всего надстраивали гораздо позже — и сильно второпях. «Выходит, наш инструктор по вождению тоже непростого происхождения?» — удивилась про себя Скалли.

За этим снимком была еще одна стопочка фотографий, но в них ничего интересного не обнаружилось: просто какие-то люди, имена которых Скалли ничего не говорили. Точнее, полных имен зачастую и не было — лишь непонятные инициалы. Скалли окинула взглядом шкаф и в последний момент, уже собираясь отвернуться, заметила, как в самой глубине на верхней полке что-то сверкнуло. В который раз прокляв свой рост, она встала на цыпочки и умело (сказывался многолетний опыт) подтянула к себе фонариком спрятанную в самом дальнем углу фотографию в рамке.

И снова — все тот же сад. Снова Миранда Мэй — ее черты Скалли узнала моментально — но теперь уже в юношестве. На вид ей было около шестнадцати. Рядом с ней, обняв ее за плечи, стоял невысокий молодой человек примерно того же возраста и довольно невыразительной внешности. На лицах обоих — выражение полнейшего счастья и влюбленности. Его невозможно было перепутать ни с чем, и Скалли ни на секунду не заподозрила, что на снимке может быть кто-то иной, чем возлюбленный девицы Мэй. Сгорая от любопытства, она повернула снимок другой стороной.

Внутри под рамкой были вложены листки бумаги. Но они, к великому разочарованию Скалли, оказались всего лишь стихотворными любовными записками, увы, лишенными какой-либо содержательности.

«Любовь, как пламя,

Таит угрозы,

Под лепестками

Шипы у розы.

То смех, то слезы

В глазах любимых,

Стихи от прозы

Неотделимы.

Любовь врачует,

Любовь калечит,

Но как хочу я

Быть вместе вечность.

Твой М». (2)

Скалли считала себя человеком, далеким от поэзии, но скверность данного произведения была настолько очевидна, что она невольно поморщилась. Впрочем, вряд ли это творение самого влюбленного юнца: язык выдавал в нем работу какого-нибудь посредственного поэта девятнадцатого века.

Скалли развернула вторую записку.

«Напечатайте имя мое и портрет мой повесьте повыше, ибо имя

мое — это имя того, кто умел так нежно любить,

И портрет мой — друга портрет, страстно любимого другом,

Того, кто не песнями своими гордился, но безграничным

в себе океаном любви, кто изливал его щедро на всех,

Кто часто блуждал на путях одиноких, о друзьях о желанных

мечтая,

Кто часто в разлуке с другом томился ночами без сна,

Кто хорошо испытал, как это страшно, как страшно,

что тот, кого любишь, может быть, втайне к тебе

равнодушен,

Чье счастье бывало: по холмам, по полям, по лесам

пробираться, обнявшись, вдвоем, в стороне от других,

Кто часто, блуждая по улицам с другом, клал себе на плечо его,

руку, а свою к нему на плечо.

Мими. Всегда твоя». (3)