Имя ветра

Я посмотрел на упавшего громилу. На мостовой белела его рука, но в ней ничего не было. Я огляделся – может, он его обронил? Хотя, скорее всего, он его спрятал. Я, затаив дыхание, подошел поближе. Сунул руку ему под плащ, нащупывая карманы, но его плащ был придавлен телом. Я осторожно взял его за плечо, приподнял…

И тут он глухо застонал и сам по себе перевернулся на спину. Его рука бессильно шлепнулась на мостовую, ударившись о мою ногу.

Мне хотелось бы сказать, что я просто отступил на шаг, понимая, что высокий все еще не в себе и почти ничего не видит. Мне хотелось бы рассказать вам, что я остался невозмутим и сделал все, чтобы запугать их еще сильнее, или, по крайней мере, произнес на прощание нечто впечатляющее либо остроумное.

Но это была бы неправда. На самом деле я рванул прочь, точно вспугнутый олень. Я пронесся добрую четверть мили, прежде чем темнота и ослабленное вспышкой зрение меня подвели, я врезался в коновязь и мешком рухнул на землю. Ушибленный, окровавленный, полуослепший, я остался лежать на мостовой – и только тут сообразил, что никто за мной не гонится.

Я с трудом поднялся на ноги, браня себя за глупость. Если бы я не потерял головы, я мог бы отобрать у них поисковый компас и обеспечить себе безопасность. Ну а так придется принять другие меры предосторожности.

Я вернулся к Анкеру, но, когда я пришел, в окнах трактира света не было, и дверь была заперта. И вот, полупьяный и раненый, я полез в окно, подцепил шпингалет, потянул… Окно не открывалось.

Миновало не меньше оборота с тех пор, как я последний раз возвращался домой так поздно, что мне пришлось лезть в окно. Может, петли заржавели?

Я прислонился к стене, достал свою лампу и выставил ее на самый тусклый свет. И только тут я увидел, что в щели оконной рамы что-то торчит. Неужто Анкер забил мое окно?

Однако, пощупав, я обнаружил, что это не дерево. Это был листок бумаги, сложенный во много раз. Я вытащил его, и окно легко отворилось. Я залез внутрь.

Рубашка моя пропала, но, стащив ее с себя, я вздохнул с облегчением. Порез был не особенно глубокий: болезненный, неровный, но куда менее серьезный, чем след от кнута. И Фелин плащ тоже был порван – вот это меня огорчило. Но в целом заштопать плащ все же проще, чем собственную почку. Я мысленно положил себе поблагодарить Фелу за то, что она выбрала такую хорошую, плотную материю.

Однако со штопкой плаща придется обождать. Те двое вполне могли оправиться от страха, который я на них нагнал, и снова пуститься меня разыскивать.

Я выбрался в окно. Плащ я оставил дома, чтобы не запачкать его кровью. Я надеялся, что поздний час и моя природная скрытность помогут мне остаться незамеченным. Я даже предположить не мог, какие слухи пойдут, если кто-нибудь заметит, как я бегаю ночью по крышам, окровавленный и голый по пояс.

По дороге на крышу конюшни, что выходила в тот двор возле архивов, где меня секли, я набрал пригоршню листьев.

В тусклом свете луны я видел темные, бесформенные листья, которые гоняло ветром по серой мостовой. Я провел рукой по волосам, вытянул несколько выпавших волосков. Поковырял ногтями шов крыши, залитый варом, и прилепил волосок к листку. Я проделал это еще раз десять, пуская листья с крыши и глядя, как ветер подхватывает их и уносит прочь в сумасшедшем хороводе, кружащемся во дворе.

Я улыбнулся. Пускай теперь попробуют меня выследить, пытаясь разобраться в десятках противоречивых сигналов, что идут от листьев, разлетевшихся в десяти разных направлениях!

Я пришел именно в этот двор, потому что тут ветер вел себя странно. Я обратил на это внимание только тогда, когда начался осенний листопад. Опавшие листья выплясывали на мостовой сложный, хаотичный танец. То туда, то сюда – совершенно непредсказуемо.

Однажды обратив внимание на странные пируэты ветра, не замечать их было уже невозможно. На самом деле, если смотреть на это с крыши, это оказывало почти гипнотическое воздействие. Так же как текущая вода или пламя костра притягивают взгляд и заставляют смотреть, не отрываясь.

Той ночью, когда я наблюдал за ними, усталый и раненый, их кружение меня изрядно успокаивало. И чем больше я за ним следил, тем менее хаотичным оно представлялось. На самом деле, я начал чувствовать, что за потоками ветра во дворе кроется некий более глобальный замысел. И хаотичным это движение представлялось лишь потому, что оно было изумительно сложным. Более того, похоже, оно постоянно менялось. Это был узор, сотканный из меняющихся узоров. Это был…

– Как поздно ты занимаешься! – негромко произнесли сзади.

Разбуженный от своих грез, я напрягся, готовый спасаться бегством. Как это кому-то удалось забраться сюда так, что я и не заметил?

Это был Элодин. Магистр Элодин. На нем были залатанные штаны и свободная рубаха. Он лениво помахал мне и уселся на карнизе, скрестив ноги, так непринужденно, словно мы с ним выпивали в трактире.

Он посмотрел вниз, во двор:

– Сегодня он особенно хорош, верно?