Имя женщины бессмертно

Одним холодным утром я открыла глаза, потрясенная сновидением. Я, Лилит Буланже, известная парижская куртизанка, предававшаяся всем немыслимым порокам, триумфально шествую на изящной колеснице, восседая в позе Семирамиды в сопровождении заклинательниц и ведьм под аккомпанемент неистовой музыки. А вслед за мной несут портреты моих бесчисленных любовников. Я была из тех, кого увлекало толкование снов, спиритизм, гадание на кофейной гуще. Так что то, что я увидела этой ночью, заставило меня надолго провалиться в раздумья. О чем был этот сон? Столь яркий, просто невероятно. О чем он мог мне говорить? Это заставило меня встревожиться. И дало идею, наконец, посетить церковь, куда не ступала моя нога уже год, так точно. Наспех собравшись, чтобы, уже с опозданием, но все же успевая на мессу, внутри меня зародилась надежда о встрече с моим старым любимым другом — Теодором Бергком.

Дверь в церковь отворилась со скрипом. Я поморщилась.

«Эх, надо было помолиться о бесшумном вхождении в храм. Это наверняка, потому что я забыла покреститься перед входом». Дальнейшее заставило меня смутиться еще больше, ведь вошла я на словах:

«Здесь «Содом и Гоморра» — один грех! Париж превратился в место, где негде плюнуть, чтобы не попасть на проститутку! Бог дал каждому любовь. Бог и есть любовь. Любите друг друга в браке. Все остальное — это прелюбодеяние!».

«Мы — создания Дьявола. Любовь не для нас…», — прошептала я и принялась искать глазами Тео. Но, не найдя, продолжила слушать проповедь. Или только делать вид. Признаться, кроме той фразы, в меня не вошла больше ни одна мысль проповедника. Я думала о Теодоре, о «сиренах», о том, кого буду принимать сегодня. Клиентов становилось все меньше, что не удивительно — кому захочется вместо животной страсти быть участником сопливых рассказов о бывшем. Еще думала о своей матери. Может, я такая несчастная, потому что в этом виновата она? Или судьба, написанная неким ангелом в небесной канцелярии? Как только я задумалась об изречении, что мы — собственные творцы своего счастья, то услышала позади голос Теодора.

«Знаешь поговорку? Кто слезы лил, то искренней смеялся».

«Знаю такую: когда лес горит — все видят, когда душа сгорает — не видно никому».

«Тоже верно. Присядем?».

Мы прошли в отдаленное от всех людей место.

«Как же нам нравится изо дня в день смаковать свою боль. Как часто, когда нам плохо, мы вспоминаем о добродетели нашего мира? Как часто мы сопоставляем хорошие и плохие воспоминания? А ведь хорошего ты точно найдешь больше, так устроен человек. Причем так странно, мы настолько сосредоточены на своей обиде, что не забываем найти нить наших поступков, которые и привели нас к этому. Каждодневный собственный выбор несет нас к судьбе. Я спрошу тебя: любовь или боль? Ты ответишь мне сейчас «любовь», но де-факто всегда выберешь боль. Понимаешь, о чем я?» — проникновенно начал Теодор.

«Ты прав, Теодор. Думаю, мне нравится бесконечно обсуждать свою боль со всеми, кто готов выслушать, и с самой собой в голове. Никак не могу отпустить тот факт, что Эдвард бросил меня. Даже не верится. И отныне я не вижу ориентиров. Знаешь, меня стали посещать мысли, что надолго меня не хватит. Я уже потратила почти все деньги, что имела. А секс перестал быть для меня искусством, теперь он — средство для выживания. Изо дня в день меня одолевают грехи. Не думаю, что протяну так долго. В конечном итоге, чувствую, стану уличной проституткой с тифом, которая умрет от опиумной передозировки».

Теодор многозначительно вздохнул. Немного помолчал. Я вдруг подумала, что, должно быть, работа церковным служителем значительно тяжела психологически. Найти верные слова, не давить, дотронуться до души. Необходимо быть архичувствительным к человеку.