Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы

Никто его не заметил, когда он карабкался к сигнатурке, волоча за собой веревку с «кошкой». Верные, толпившиеся у прихода Святого Лаврентия, должно быть, вернулись к молитвам – из-за стен доносились теперь слова псалмов. Приближалась ночь, улочки вокруг церкви тонули в серых тенях, огоньки лампадок появились в окнах немногочисленных домов, которые выделялись черными своими контурами, словно надгробные плиты и молельни, освещенные лампами в праздник Всех Святых. Выглядело все это так, словно церковь находилась в центре погоста и должна была вскоре сделаться могилой поэта и грабителя.

Вийон не осматривал окрестности. Он следил за тем, чтобы какая-нибудь доска не треснула под ногой, выдав его местоположение, а еще – чтобы не скатиться кувырком во внутренний дворик плебании. Он долго полз вверх, нащупывая дорогу, пока не добрался до края остроконечной крыши. На четвереньках двинулся вправо – и через минуту был на колоколенке.

Ставня слева висела на одной петле. Она легко поддалась, открыв мрачную бездну. Вийон чувствовал, как трясутся у него руки, а сердце стучит, как военный барабан перед битвой. Хотя по сравнению со стройной Королевской Капеллой или с мощным собором Богоматери церковь Святого Лаврентия выглядела как горбатый карлик, высота ее нефа составляла добрых сорок футов. В случае малейшей ошибки это означало, что, упав, он переломает себе все кости, а может, и свернет шею, после чего его не спасут никакие чудесные исцеления – даже если предположить, что такие на самом деле случались в приходе Святого Лаврентия.

Он неторопливо зацепил «кошку» и бросил веревку в отверстие. Перекрестился на всякий случай, а потом, обернув шнур вокруг пояса, пролез в отверстие и начал медленно соскальзывать в черную яму нефа. Несмотря на его опасения, спуск продлился недолго. Он услышал шорох веревки и через несколько мгновений почувствовал под ногами каменные плиты. Он находился в самом центре храма.

Темнота стояла чернильно-черная. Густая, как плотная завеса из черных мыслей прелата де Ноая, и столь ощутимая, что, казалось, можно дотронуться до нее рукой. Только к северу от поэта горели синевой и зеленью витражи в остроконечных окнах абсиды.

Вийон подождал, пока успокоится громко колотящееся сердце. Достал трут и огниво, высек искру, зажег небольшой фонарь. Подождал, пока свет перестанет его ослеплять, а взгляду предстанет золотистый ореол сияния, что окружало теперь его самого, будто какого святого. Он осмотрелся вокруг, а потом двинулся сквозь ночь. Миновал лавки, стоящие на каменном полу, прошел мимо каменных колонн, подпирающих своды. Свет выхватывал из темноты сцены и фигуры. Оживало толстенькое личико ангела, напоминающего большого головастика, вызывая ошеломительную пляску теней на пальмовом своде[116], освещало спокойное лицо Христа, прибитого к кресту, черный абрис пустой исповедальни, полукруглую пропасть абсиды, прикрытую незаконченным деревянным алтарем, в котором пока не хватало половины статуй.

Вийон искал дверь, что вела к истине. Не было у него ключа от нее, должно было ему хватить воровских отмычек и шельмовского нюха, который обычно и приводил его к золоту и богатству. Нынче, однако, он надеялся, что тот приведет его прямиком к тайне Раймона де Ноая.

Огромные двери, ведущие из церкви наружу, были закрыты на замок и заложены засовом. Других же он не видел. Но как же попадал сюда священник? Ризница! И верно – были там некие ворота, за которыми исчез прелат, когда Вийон пытался остановить его в первый раз, после исповеди, во время которой он шантажировал священника. А значит, должна там найтись и некая дверка, через которую можно пробраться в дом пробста.

Поэт пошел туда и вскоре обнаружил низкие обитые железом двери, встроенные в каменную стену. Ему стало интересно, зачем прелат запирал ризницу. Вийон не мог вспомнить, чтобы что-то подобное случалось в соборе Богоматери, где вокруг хоров выстраивался полукруг меньших молелен, доступных для паствы. Интересно…

Дверь была заперта, поэтому Вийон достал отмычки, благодаря которым обычное воровство в глазах судий могло превратиться в наглый взлом, обычно караемый не просто виселицей, но еще и волочением по парижской мостовой, четвертованием либо колесованием – и только потом милостивой казнью.

Он быстро поласкал сладкую щелку поповских дверей кривым клювом. Когда отмычка встретила сопротивление, Вийон стал действовать настойчивее и поменял ее на «царя Давида». Затвор щелкнул, провернулся. И тогда поэт, потный и мокрый, заменил Давида соблазнительной Саломеей и вскоре получил на руки «голову Иоанна Крестителя» – замок с хрустом провернулся: дверь сделалась проходом.

Вийон сразу же нажал на ручку, потянул тяжелую плиту дверей на себя и посветил фонарем в галерею, обходящую каменную абсиду церкви.