Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы

Вийон не врал. Ему и в голову бы не пришло убивать или грабить священника. Да, тысяча чертей, он хотел всего лишь знать, что случилось с Марот и Марион – дочуркой Шартре и соблазнительной Пикардийкой. Убийство же известного прелата могло иметь серьезные последствия, поскольку создавать проблемы в делах, приносящих доход, было столь же безопасно, как танцевать со смертью и скелетами на погосте.

– Это все впустую! – прорычал Кроше, словно бешеная собака. – Он по своей воле ничего не выдаст! Давай прижмем его, Вийон. Хочешь сказать, папаша, что в старости ты сделался пуглив?

– Молчи, Кроше. А ты, Ангелин, отвечай.

Ангелин кивнул. Да, он скажет все.

– Что происходит в плебании?

Немой показал два пальца. Два. Или вдвоем. Что бы это значило?

– Два? Креста? Человека?

Быстрый знак: домик с остроконечной крышей, рядом высокая башня.

– Плебания? Церковь Святого Лаврентия?

Кивок.

– Кто находится в плебании, кроме священника?

Снова два пальца. Две? Вдвоем?

– Их двое?

Ангелин указал на стол. На нем лежало долото, деревянный молоток, ножи. И несколько кусков дерева.

– Чего мы ждем? – стонал Кроше. – Пока эта сволочь выстругает нам Вознесение Марии? А может, ступеньку той лестницы, что снилась святому Иакову?

Вийон подал немому долото, молоток и кусок дерева. Ангелин подошел к столу и сам вытащил из-под стружки длинную чурочку.

– Покажи мне, – прошептал поэт. – Покажи, кто в плебании.

Немой приставил долото к дереву. Легонько ударил молотком, вытесывая чурбачок в форме человеческой головы: с гордо поднятым подбородком, надменными бровями, горбатым носом… Прелат Раймон де Ноай, пробст прихода Святого Лаврентия. Через несколько мгновений Вийон был уверен, что резьба изображает грешного священника.

– Это первый из тех двоих?

Кивок. Поднятый палец – один.

– А теперь покажи нам, кто второй.

Кивок. Еще один чурбачок. Стук молотка, падающие на пол стружки. Новая голова проступает из-под долота Ангелина, заколдованная в дереве талантом немого. Кто это? Кто еще находится в доме прелата?

Ласковое, такое знакомое лицо… Длинные волосы, ниспадающие по обе стороны лба, умные, спокойные глаза, таящие в себе бесконечное добро… Лицо, на которое он смотрел тысячи раз: в процессиях, на картинах, в церквах, на кресте…

Вийон перекрестился. На самом деле. Дотронулся перстами до лба и плечей.

Голова, которая вышла из-под долота резчика, была головой Господа.

– Это невозможно, – простонал поэт. – Ты хочешь сказать, что в плебании находится… Христос? Собственной персоной? Но каким образом? Откуда…

Два поднятых пальца. Две скульптурки. Прелат и Христос. Господин и слуга.

– Это совершенно бессмысленно.

– Убей его! – рычал Кроше. – Он брешет, играет с нами! Убей его, прежде чем у тебя в голове все перепутается! Он сбрендил. Показал нам Иисуса. А потом станет утверждать, что твоих молодух трахал архангел Михаил, и мне неохота ждать, пока он вырежет нам из дерева плеяду всех святых!

– Я не вижу причины, зачем обрекать его на смерть! – зашипел Вийон. – Так что – тише, сынок! Держи зубы у пола, мой мальчик. Иначе может случиться, что станешь собирать их в горсть!

Парень тоже зашипел от злости, глянул злыми красными глазами на Вийона.

– А приходили ли в плебанию две красивые… распутницы? – Вийон непроизвольно использовал библейское слово вместо простого уличного, вроде «шлюхи», «потаскушки» или «трахальницы».

Кивок.

– И что с ними случилось?

Немой развел руками.

– Священник что-то им сделал?

Немой развел руками. А потом присел, молитвенно сложив ладони. Ангелин молился, спокойный и сосредоточенный.

– И за кого ты молишься?

Движение рукой – в сторону вырезанной из мягкого дерева головы священника.

– За прелата?

– Он молится своему Богу. – В Кроше, похоже, дьявол вселился: он кружил вокруг Ангелина, как надоедливая муха вокруг кучи конского навоза. – Молится, потому что ему удалось обвести вокруг пальца двух патентованных дурней, причем одного – бакалавра свободных искусств. Калека смеется себе над нами прямо в лицо, а ты, Франсуа, боишься, что совесть твою отяготит душонка преждевременно помершего дурачка. Давай же, убей его! Это всего лишь ненужный свидетель.

– И зачем мне это делать? Он сказал нам все, что знал. По-хорошему сказал.

– И это говоришь ты, Франсуа Вийон? Человек, который ткнул ножом священника Сармуаза только за то, что тот приставал к тебе с непристойностями? Вийон, который отправил на тот свет больше людей, чем мне лет? И после всего этого ты сомневаешься и не желаешь прикончить дурака калеку?

– Нет нужды его убивать. Он ни в чем перед нами не виноват.

– Тогда я это сделаю! – взорвался Кроше.

Движением настолько быстрым, что почти незаметным, он ухватился за кинжал поэта. Чинкуэда блеснула в его руке словно змея, занеслась для удара…

Но не упела она нанести его, как Вийон поймал мальца за предплечье, дернул и сжал. Кроше завыл от боли. Отпустил рукоять, дернулся назад.

– Я сказал четко и ясно: ты его не убьешь! – загремел поэт. – Ты считаешь себя моим сыном, Кроше, так прояви же послушание, как сын к отцу! Стой спокойно и молчи.

Кроше молчал, но лицо его потемнело от злости.