Имитация

– А это интересно, попробуй. Из вроде бы разрозненных шумов складывается своеобразная музыка. Даже начинаешь распознавать отдельные темы. Например, разговор двух подруг звучит так: бу-бу-бу, бу-бу-бу. Если не вслушиваться в слова. И вот эта тема проходит то справа от тебя, то слева, то сзади – в разных голосах. Имитируется. А на фоне этого бу-бу-бу появляется вдруг стук каблуков – противосложение.

Я задумался над этой мыслью.

– Полифония повсюду. Сама жизнь полифонична. Птица, например, не будет ждать, пока проедет ритмично стучащий трамвай, чтобы завести свою мелодичную трель. Люди на улицах разговаривают одновременно. Да и множество шумов – транспорт, грозовые перекаты, смех и крики прохожих, мяуканье кошки – наслаиваются друг на друга, гармонируют или диссонируют. Одним словом, звучат.

– То есть жизнь – это большая фуга? – заговорил я, глядя на черно-белые клавиши. Жизнь часто сравнивают еще и с зеброй – почему не с клавишами фортепиано тогда?

– Да, жизнь похожа на фугу. Только голоса в ней появляются, не спрашиваясь, по воле случая.

– Слово «фуга» переводится как «бег». Это бег людей? От себя? От других? От боли?

– Можно и так, – кивнул Юрий Васильевич. – От себя и от других – это, по сути, и есть от боли. А от боли бегут, только если очень боятся ее.

– Разве можно не бояться боли?

– У некоторых получается. Мелодия боли всегда диссонирует с нашей собственной. Это пугает. Но можно ведь подобрать мелодию, которая будет гармонировать, да?

– Не знаю.

– Именно этим занимаются композиторы.

– Я думал, они сочиняют музыку.

– Они подбирают для своей боли подходящую мелодию. Творчество – лучшее лекарство.

Я ничего не ответил. Юрий Васильевич тоже помолчал немного. Он смотрел на меня сбоку, как будто оценивая или наблюдая.

– Вот и ты займись сочинением своей мелодии. Которая ляжет в основу фуги.

– Я уже сочинил тему.

– Вот как? Покажешь?

Отрицательно мотнул головой:

– Покажу, когда сочиню фугу полностью. Только так.

– Понимаю, – кивнул Юрий Васильевич.

– Хочу написать стреттную фугу. А стретты в жизни бывают?

– Конечно.

– И что они означают?

– А как думаешь ты сам? – Юрий Васильевич с интересом посмотрел на меня.

– Ну, я думаю, поскольку стретта – это когда тема в одном голосе настигает тему в другом, – вспомнил наш с Геной разговор. – Стретта похожа на… встречу двойников.

– Пожалуй, – задумчиво кивнул Юрий Васильевич. – Пожалуй, похожа. Только в жизни двойника так просто не встретишь.

Я решительно встал с места.

– Сейчас же пойду сочинять.

– Вот и молодец, – Юрий Васильевич тоже поднялся, держась за спинку стула трясущейся рукой. – Подожди, Илья, минутку, – он стал копаться в своей сумке советских времен. Зашелестел пакет. Юрий Васильевич выудил несколько конфет и пару маленьких круглых печенек.

– У меня сын умер одиннадцать лет назад. Помяни, – он протянул мне горсть.

Комната крутанулась вокруг моей головы, перехватило дыхание. Взялся за край учительского стола, чтобы не потерять равновесия. Надо что-то сказать. Боже, я не знал, что у него умер сын. Что у него вообще был сын. Это же просто Юрий Васильевич, учитель. А у него, оказывается…

Подставил ладони ковшиком, Юрий Васильевич ссыпал мне конфеты.

– Это… мне жаль.

– Да, – сказал он в ответ.

И я очень быстро вышел за дверь. Автоматично добрался до первого этажа, взял ключ от какого-то кабинета, снова поднялся, отпер дверь, зашел. Выдохнул.

Значит, композиторы подбирают для своей боли подходящую мелодию? Мне захотелось сочинить такую фугу, чтобы хватило не только мне, но и Юрию Васильевичу с его болью. Возможно ли это?

Раскрыл нотную тетрадь на странице, где была записана тема.

Сочиню фугу сегодня же. Полностью.

* * *

Когда я закончил, стемнело. Это, конечно, пока черновик. Кое-что придется исправить, а кое-что и выкинуть. Но факт: я сделал это. Сочинил свою фугу. Трехголосную, со стреттами и ракоходом. И даже с кодой.

Оглядел три страницы моей фуги с неведомым ранее чувством.

«Полифония – это жизнь», – сказал Юрий Васильевич. Да, пожалуй. А эта фуга – неаккуратная, со множеством перечеркнутых и заново выписанных нот – моя жизнь. Здесь есть отец. Тема в басовом голосе. Есть я – в теноровом. Сначала у меня звучит отец – ведь он был до меня. А только потом я, сразу после него. Интермедия – это Вика и мама, вместе. Начинается она эмоционально, с широкого скачка – мама, а продолжается хладнокровным поступенным движением мелодии вниз – Вика. Я еще не забыл ее вчерашний взгляд, направленный куда-то мимо, и ровный, как у робота, голос.

Дальше следуют стретты. Они наползают одна на другую. Не успевает тема дозвучать в одном голосе – появляется в другом. Как отражение в зеркале. Не в обычном, а как в парке аттракционов. Где глаза расплываются, а зубы выпячиваются. У моей темы тоже выпячиваются зубы.

Зазвонил телефон и я аж подпрыгнул. Отвык от него.

– Привет, ты где?

– Гена, я в консерватории. Сочинил фугу!

– Всю? Ну, то есть, я хочу сказать, полностью? От начала и до конца?

– Да.

– Ну ты крут!

– Спасибо, Гена, – улыбаюсь я. В трубке какая-то заминка, шелест, а затем тишина.

– Гена?