Мы опустили несущественные детали концепции П. Штомпки, постарались изложить ее максимально близко к оригиналу, чтобы читатель имел возможность по достоинству оценить методологический потенциал концепции культурной травмы. Напомню, что нам было обещано новое видение исторического процесса, которое позволяет понять природу социальных перемен глубже и полней. Однако со своей задачей, как можно легко убедиться, автор не справился. Он описал процесс перехода от социализма к капитализму в одной отдельно взятой стране, опираясь на концепт культурной травмы. И что нового мы увидели в нарисованной им картине? Какие стороны действительности, которые не удается уловить без этого концепта, автор смог выявить? Какие новые процессы отразить? Какие неприятные для апологета капиталистической системы вещи скрыты, хорошо видно. Так, П. Штомпка совершенно абстрагировался от классовой борьбы, изобразив дело так, будто суть конфликта в Польше, который завершился победой контрреволюции, состоит в несовместимости «блоковой» (т. е. социалистической) и демократической (сиречь капиталистической) ментальности. Не совсем также понятно, почему пребывание в Варшавском договоре – это ограничение национального суверенитета и унизительная зависимость от других стран, а членство в НАТО – замечательное проявление национального суверенитета? Или переход из одного военно-политического блока в другой – это и есть избавление от блоковой культуры? Итак, одни поляки выше ценили социальную справедливость, а другие – эффективность, одни – государственный патернализм, а другие – возможность пробиваться в жизни собственными силами, некоторые – коллективизм, другие же – индивидуализм. Сторонники либеральных ценностей оказались в большинстве, что и позволило им овладеть государственной властью. Но к каким социальным группам относились сторонники «блоковой» культуры, а к каким – «демократической»? Каковы экономические интересы этих классов? Такие вопросы П. Штомпка благоразумно не ставит, иначе обнаружится, что вся его замысловатая теоретическая конструкция – сооружение весьма шаткое и хлипкое. История крушения социализма и утверждения капитализма вполне поддается объяснению и без привлечения такого понятия, как культурная травма. Не столкновение разных культур здесь имело место, а борьба мировой капиталистической системы за безраздельное господство. Капитализм не может допустить, чтобы какие-то ресурсы в мире не были вовлечены в святое дело извлечения прибыли. А внутри социалистических стран формировалась бюрократ-буржуазия, заинтересованная в том, чтобы конвертировать политическую власть в свою собственность, а потом использовать эту собственность как средство удержания власти. В Советском Союзе роль тарана против власти сыграли шахтеры, самая привилегированная часть рабочего класса. В Польше – рабочий профсоюз «Солидарность». Это говорит о том, что объективное социальное положение человека не обязательно совпадает с его политической позицией, но не свидетельствует против необходимости классового подхода. Концепт культурной травмы оказывается, таким образом, искусственной конструкцией, не раскрывающей сути реальных отношений, а маскирующей ее. Здесь происходит именно то самое умножение сущности сверх необходимого, которое запрещено бритвой Оккама.
Фактически П. Штомпка воспроизвел некоторые аспекты методологии Э. Дюркгейма, который пытался использовать медицинские аналогии в социальном познании. Еще в своей первой большой работе «О разделении общественного труда» французский социолог посвящает целый раздел «аномическому разделению труда». Согласно его представлениям, разделение труда
«подобно всем социальным или, шире, всем биологическим фактам <…> имеет и патологические формы»[478]
.Для Э. Дюркгейма
«патология – ценный помощник физиологии»[479]
.К общественной патологии Э. Дюркгейм относит, в частности, экономические кризисы, а также антагонизм труда и капитала[480]
. В другом своем классическом произведении, анализируя феномен самоубийства, Э. Дюркгейм утверждает, что определенный уровень суицидальных проявлений в обществе неизбежен, т. е. нормален. Но за пределами этих границ начинается социальная патология[481]. Не ограничившись провозглашением необходимости различать норму и патологию, французский социолог пытается установить правила их разграничения[482]. Свои рассуждения он резюмирует следующим образом: