Имитация науки. Полемические заметки

Как совершенно справедливо отмечает Л. А. Микешина, научное познание по своей природе коммуникативно, что делает неизбежным выработку определенных конвенций[139]. Приведем ее высказывание на этот счет:

«важнейшими и очевидными конвенциями в научно-познавательной деятельности являются языки (естественные и искусственные), другие знаковые системы, логические правила, единицы и приемы измерения, когнитивные стандарты в целом»[140].

В этом смысле научная деятельность ничем не отличается от любой другой деятельности. Юристы вырабатывают общее понимание законов и других правовых актов, инженеры договариваются о критериях оценки качества сооружений, в основе деятельности врачей лежит соглашение о том, какие существуют нозологические единицы и как они называются. Конвенции пронизывают повседневность, без них невозможна никакая целесообразная деятельность. Однако ни в медицине, ни в юриспруденции, ни в обыденном познании сам факт наличия конвенций не влечет за собой никаких мировоззренческих последствий. Врачи, когда они ставят диагноз, прекрасно отдают себе отчет в том, что целью их деятельности является не достижение согласия относительно природы той или иной болезни, а помощь больному (в идеале – излечение). Юристы, вырабатывая общую позицию, делают это не ради того, чтобы добиться взаимопонимания, а для практического торжества законности. В обыденном познании согласие – средство достижения практического результата, а не самоцель. Так, торг между покупателем и продавцом ведется не из познавательного интереса, а с вполне практической целью: один стремится реализовать товар, а другой – стать обладателем нужной ему вещи или услуги. Каждая из этих ситуаций не дает повода для дискуссий. И в медицине, и в юриспруденции, и в обыденной жизни в качестве цели деятельности выступает польза. Это настолько ясно и понятно, что всякая почва для фетишизации средства просто отсутствует.

В науке положение иное. Между предметом, постигаемым научными методами, и результатом этого постижения (в виде фактов, гипотез, теорий) имеется ряд промежуточных ступеней, что затемняет суть дела. Вопрос стоит так: соглашение в науке – это цель или средство познания? Как показала О. В. Ершова, данный вопрос вызвал споры еще в период зарождения конвенционализма[141]. Так, А. Пуанкаре, один из родоначальников конвенционализма, подвергал критике взгляды Э. Леруа, который полагал, что в науке нет ничего, кроме условных положений, что сами научные факты есть результат творческого воображения ученого и что наука не открывает истину, а лишь создает «правило действия»[142]. Данная дискуссия представляет интерес не только в том смысле, что она наглядно демонстрирует существование нескольких вариантов конвенционализма, но и в том, что содержит неявные указания на опасности, таящиеся в самом его исходном принципе. Выдвигая конвенционализм в качестве позитивной альтернативы «наивному реализму», А. Пуанкаре, насколько можно судить, вовсе не стремился к тому, чтобы открыть двери для субъективизма и произвола в науке. Его намерения были вполне конструктивны: великий французский ученый желал оградить науку от неявного отождествления последней с обыденным познанием, с житейским здравым смыслом. Но в любой сфере деятельности всегда были, есть и будут люди, которые не желают останавливаться на полдороге (и уж тем более в самом начале пути). Всякая конвенция есть по определению некая условность. Допустив, что условности в науке имеют содержательное (а не инструментальное) значение, мы тем самым делаем вполне возможным и даже, пожалуй, неизбежным следующий шаг – сведение всех научных положений к условностям. Именно его и совершает Э. Леруа. За этим шагом вполне логично следует утверждение, что научные факты и законы – искусственные создания ученого, а сама наука истины не открывает, а только лишь выступает в качестве правила действия[143]. И вот уже гуру конвенционализма вынужден вступать в полемику со своим прямодушным сторонником.