Иммигранты (СИ)

С Наташей можно почувствовать себя живым даже в посмертии.

Уже с утра, завалившись на заднее сиденье со своим рюкзаком, Наташа прокуривает всю машину, рассказывая, что до смерти не курила очень долго, бросила из-за нравоучений Стива; громко и мелодично подвывает вокалисту «Гоголь Борделло»; потом тянется к Локи, который сетует на вечно лохматые волосы, и заплетает ему косички «для мягких волн», штук семь.

После этого Локи очень старательно изображает красивую и невозмутимую асгардскую статую, олицетворяющую страдание и смирение. Он судит по себе — и очень не хочет оказаться на окраине пустынного шоссе, выразив недовольство. Даже не трясёт перед Наташей договором аренды.

Нахальный бог как-то притих, в очередной раз отмечает про себя Тони, когда они останавливаются перекусить и купить продуктов. Локи держится чуть позади, пока они идут по пыльной улице, душной, будто бы прогретой послеполуденным солнцем, пустой, будто бы у всех сиеста. Почти все окна — грязные и зашторенные: начищать их до блеска никто не видит смысла, и пялиться в небо без солнца хотят немногие. Наташа пинает мыском потёртого кеда смятую банку из-под пива, Тони отбивает, банка гремит по асфальту почти весело — и они так и играют ею в футбол до единственной в городе пиццерии, и Локи плетётся позади, забыв распустить косички, и на грохот не выскакивают ни дети, ни собаки.

Хотя если бы Тони увидел здесь детей — стало бы ещё хуже.

В пиццерии Наташа даёт чаевые парню за стойкой — в обмен на пульт от пухлого телевизора, висящего над стойкой на кронштейне. Переключает с унылого музыкального канала, чёрно-белого в крапинку, на какие-то новости. Считает важным следить за событиями.

То, что в загробном мире есть телевидение, для Тони не удивительно — скорее, его удивляет, что не все журналисты в аду. И выпуск как будто даже соответствует времени аудиокассет и тарахтящих машин. Примерно в такой передаче в девяносто первом скучно и монотонно объявили, что Говард и Мария Старк убиты, и зачитывали эту новость целый день. Поэтому, пока Наташа залипает на экран, а Локи вспоминает про свои семь косичек и расплетает их, Тони ворует с окружающих столиков салфетки и лезет под тот, за который их усадили — подсовывает стопку салфеток под ножку, чтобы не качало.

— Он пока ещё там, — раздаётся над пластиковой столешницей голос Наташи, и Тони спешно высовывается.

Врезается темечком в край стола — и не замечает, что тонкие пальцы поглаживают ушибленное место.

Наташин взгляд прикован к выпуклому экрану, как и взгляд Локи, только в её взгляде — выражение облегчения, а он, кажется, вот-вот взорвётся. Тони тоже косится на экран.

По широкой улице среди блестящих высоток идёт парад. Как на День Благодарения, весёлый, нестрогий, торжественный. Камера снимает откуда-то сверху разноцветную толпу и красочные — несмотря на общую блеклость телевизора — платформы, а потом берёт крупным планом простенькую белую. С неё двенадцать мужчин в белом, разного возраста и разных национальностей, приветливо машут толпе.

Беловолосый Пьетро Максимофф в свободной белоснежной рубахе и таких же брюках — среди них. Тоже машет, щурится и улыбается.

Диктор бубнит своё, рассказывая, что фестиваль в честь ангелов хранителей состоится на побережье.

Парад идёт дальше.

Под голубым небом, по залитой солнцем улице.

— Невыносимо, — вдруг срывается у Локи с языка, и он встаёт. — Как только тебе в голову могло прийти остаться тут, Романофф? Посмотри на него. Он доволен. Он счастлив. Он улыбается, и над ним светит солнце. Нет, такое могла придумать только ты, с твоим багажом. Но даже ты этого не заслуживаешь, глупая ты девчонка!..

Он сипло выдыхает, часто-часто моргает — и разворачивается на каблуках туфель, которые вот-вот попросят каши.

— Кому вообще показалось смешным назвать эту дыру «Камикадзе Пицца»? И зачем, если тут не посмеёшься? — выкрикивает Локи напоследок на пороге, не оборачиваясь, и уходит к машине.

Сквозь витрину пиццерии и её вывернутое наизнанку название — в самом деле слишком циничное — видно, как он нахохлился на заднем сиденье.

Небо снаружи — серое, как будто вместо него над этим мирком натянули кусок дешёвой обёрточной бумаги.

По времени мира живых Локи здесь уже пять лет, но так же ли идёт местное время?

Наташа молчит, пока Тони отряхивает штаны. Заговаривает только когда приносят заказ.

— На моих пончиках мало глазури и посыпки, — ворчит она.

— Это же не «Данкин Донатс». Это «Камикадзе Пицца». Ешь что дают. Это чизбургер без сыра перестаёт быть чизбургером, а твой пончик похож на пончик.

— Не буду, — решает она, покачивая головой, и придвигает к себе ближе пиццу. — Отнесу Локи.

В магазине, куда Наташа и Тони идут после обеда тоже вдвоём, она ещё покупает дешёвые пластиковые солнцезащитные очки с ярко-жёлтыми стёклами. Хочет взять две пары, но Тони отказывается.

Локи встречает их в машине без всяких благодарностей, но новые очки снимает только в мотеле, перед сном. И весь остаток дня едет, высунувшись из окна машины и посматривая в небо.

***